Быть вместе
Шрифт:
— Отпустите меня!
Когда она постаралась выдернуть руку из его хватки, Рауль отпустил ее так внезапно, что Харриет упала навзничь на песок.
— Я принял вас за враждебного араба.
С белозубой улыбкой он смотрел, как Харриет поднимается на ноги, отряхивает с юбки песок и откидывает с глаз волосы.
— Лжец! Вы прекрасно знали, что это я.
— Верно, — согласился он, легко вставая. — От арабов не пахнет так приятно.
— Вы не хотите узнать причину, по которой я вас разбудила? — спросила Харриет, чувствуя
— Нет. — Он уже уверенно шагал к палатке. — Я знаю причину. — Он остановился у входа и придержал для нее полог. — Христианское сострадание. Разве могла дочка миссионера допустить, чтобы человек умер в нескольких шагах от нее, беспомощный и беззащитный?
— Вы издеваетесь надо мной! — бросила Харриет сквозь зубы.
— Против собственной воли должен признаться, мисс Латимер, что вы доставили мне удовольствие, — еще шире улыбнулся Рауль.
Рассердившись и уже сожалея о своем решении, она вошла в палатку. Вместо того чтобы благодарить ее, он дерзит. Ему пошло бы на пользу, если бы ее христианское сострадание не просыпалось.
— Я нахожу вас невыносимым, мистер Бове, — ложась, холодно сообщила Харриет и отодвинулась как можно дальше от него, а он, отстегнув украшенный драгоценными камнями кинжал, удобно вытянулся рядом с ней.
— Я нахожу вас очаровательной, мисс Латимер, — объявил Рауль и уже через несколько минут глубоко и ровно дышал во сне.
У Харриет все чувства были взбудоражены, и сон пришел к ней не так быстро. Она посмотрела сбоку на Рауля — на разлетающиеся крыльями брови и длинные темные ресницы, на высокие скулы и крупный орлиный нос, делавшие его лицо таким неотразимым, на чувственный рот — и ощутила, как жар, вызванный совсем не солнцем, заливает ее тело при воспоминании, которое разбудил его рот. Было бы лучше всего забыть тот инцидент. Перед сном Рауль снял свою головную накидку, и черные кудрявые волосы в беспорядке падали ему на лоб. Таким волосам позавидовала бы и женщина — густые, блестящие, закрученные как пружина, — и Харриет с трудом поборола желание потрогать их.
В то время, когда солнце уже достигло полуденной силы, она размышляла над тем, кем был этот мужчина, спавший рядом с ней. Он знал о ней все, однако она знала только, что его зовут Рауль Бове и что он географ. Прежде всего — что привело его в Африку? Что удерживает его здесь? Если судить по темно-оливковому цвету его кожи, то он жил и работал в этих местах уже много лет. Конечно, как географ он мог быть членом какой-нибудь организованной экспедиции — экспедиции, которая могла длиться несколько месяцев, год или даже два. Тогда почему он путешествует один? Где его спутники? И еще его прекрасный английский язык. Он пользовался разговорным языком и говорил лишь с едва заметным намеком на акцент. Жил ли он в Англии, и если да, то где? Что он собирается делать, когда попадет в Хартум? Какие территории в следующий раз будет исследовать и наносить
Харриет со вздохом села и обхватила руками колени. Куда бы он ни отправился, ее с ним не будет. Она останется в Хартуме, а затем ей снова предстоит тяжелое путешествие обратно в Каир и долгий путь по морю домой. Она опять вздохнула и легла. Все мечты ее отца были напрасны. Тихие слезы горя потекли у нее по щекам, она закрыла глаза и заснула.
Проснувшись позже днем, Рауль, нахмурившись, смотрел на Харриет. Ее сон был тяжелым и беспокойным, она ворочалась, металась и что-то невнятно выкрикивала, ее волосы разметались и спутались, груди поднимались и опускались под тонкими одеждами, расстегнутые пуговицы блузки открывали больше, чем полагалось бы видеть его глазам.
Встав возле нее на колени, он осторожно встряхнул ее за плечи, чтобы разбудить.
— Папа! Папа! — с болью вскрикнула Харриет, широко раскрыв невидящие глаза.
Ее прижали к незнакомой груди, и низким грудным голосом кто-то, успокаивая ее, произнес:
— Все в порядке. Вам приснился страшный сон.
Рауль нежно укачивал ее, как много лет назад, когда она была еще ребенком, укачивал отец. Видение исчезло, и Харриет снова вернулась в реальность — она прижималась к Раулю, навзрыд рыдая.
— Это не был страшный сон! — наконец удалось прошептать ей. — Это была правда! Папа умер!
— Поплачьте, — с несвойственной ему нежностью сказал Рауль. — Плачьте, пока больше не сможете плакать.
И пока небо медленно краснело, он держал ее в объятиях, и Харриет, не сдерживаясь, дала выход своему горю.
Ее рыдания затихли только к наступлению темноты, и она лежала, усталая и опустошенная, а Рауль гладил ее волосы, пропуская их между пальцами, и восхищался их шелковистостью.
На нем были брюки и рубашка, которые он носил под свободной арабской накидкой, и приятное ощущение тепла, исходившего от его тела, вызывало у Харриет чувство необычной безопасности и защищенности.
— Боюсь, я испортила вам рубашку, мистер Бове, — смущенно сказала она, когда наконец могла снова говорить.
— Это не имеет никакого значения, — успокоил он девушку, взглянув вниз на отделанную кружевом рубашку, которую она использовала вместо носового платка. — Вам нужно было выплакаться. Нельзя носить горе внутри.
Харриет смущенно отодвинулась, осознав, что его рубашка расстегнута и что ее мокрые от слез щеки плотно прижимались к его голой груди.
— Из-за моих слез вы, должно быть, считаете меня слабой.
— Наоборот, я считаю вас очень мужественной.
Интонация его голоса заставила Харриет испуганно взглянуть вверх на него: резкие линии его рта смягчились, а в глазах было выражение, которого она никогда прежде не видела.
— Мистер Бове… — несмело начала она и замолчала, так как он нагнул голову и его губы, теплые и требовательные, завладели ее губами.