Быть женщиной. Откровения отъявленной феминистки
Шрифт:
После нескольких бокалов я обсуждаю это с подругами, и они соглашаются.
– Проходя мимо детских игровых площадок, я всегда думаю, что если бы сохранила беременность, то до сих пор сидела бы вон на той скамейке, толстая, страдающая от депрессии, измотанная, ожидая возможности начать жизнь сначала, – говорит Лиззи.
Рейчел, как всегда, лаконична:
– Это одна из лучших четырех вещей, которые я когда-либо сделала – после брака с моим мужем, рождения сына и получения займа для переоборудования чердака под фиксированный процент.
Думаю, все эти статьи пытались убедить меня, что мое тело – или подсознание – было бы сердитона
Но все, что я видела в действительности – и вижу сейчас, спустя годы, – это истории миллионов женщин, пытающихся исправить ошибку, которая могла бы погубить их, а потом просто продолжающих жить. Тихо, благодарно – и в молчании. То, что я вижу, убеждает меня, что это решение только во благо.
Глава 16
Вмешательство в естественный ход вещей
Сейчас я, 35-летняя, считаю десятилетия так же небрежно, как ребенком считала недели. Я стала решительней и эмоционально мягче, но порой кажется, это достигнуто за счет моей кожи, постепенно приобретающей ломкость вафли. «Может быть, коллаген просачивается из кожи в сердце», – думаю я, проводя пальцем по руке и зачарованно наблюдая, как кожа собирается «в елочку». Я втираю в складки крем из масла какао, и они исчезают. Проходит несколько часов, и я вижу их снова.
Моя кожа понемногу становится… зависимой.
Не только кожа меняется не лучшим образом. Похмелье теперь омрачается депрессией. Неловкий поворот на лестнице причиняет боль колену. Мне нужны лифчики на косточках – косточки как телохранители, и эта охрана требуется мне все время. Я вовсе не вымотана, даже не устала, но уже не испытываю прежнего чувства, что могла бы спонтанно станцевать твист в любой момент.
Меня чуть больше, чем раньше, тянет прилечь.
Вторгаются в жизнь первые весомые напоминания о смерти. Родители знакомых начинают болеть. Родители друзей начинают умирать. Начинаются похороны и поминки, на которых я говорю друзьям слова утешения, в то же время тайно утешая себя, что между мной и смертью стоит еще одно поколение. Самоубийство, инсульт, рак – пока что все это удел старших. Моего поколения эти бедствия пока не коснулись.
Но как бы получая инструкцию на будущее, я наблюдаю за старшими, скорбящими у могил, в церкви, в крематории, до странности похожем на общественную сауну. Скоро я буду непосредственно участвовать в ужасных сценах прощаний.
Скоро я, посмотрев на свои руки, пойму, что они похожи на руки моей бабушки и что кольцо, которое блестело все эти годы – без каких-то стараний с моей стороны, – стало антиквариатом. Я перестала быть по-настоящему молодой. Теперь будет остановка лет на десять, а дальше я начну стареть.
Зима, Лондон, еще одни поминки. Умер удивительный человек, и я пришла засвидетельствовать свое почтение. Он был успешным, его любили, и церковь до отказа полна его сверстниками. Я никогда прежде не была в компании такого множества людей старшего поколения, таких влиятельных.
Получив приглашение на поминальную службу, я была польщена оказанной честью. Но и очень нервничала. Алан принадлежал к выдающемуся социальному кругу – самому воплощению Лондона 1960-х,
Вокруг церкви толпились папарацци, непрерывно снимая прибывающих. Толклись охотники за автографами – не понимающие, насколько нелепо просить погруженного в скорбь сильного мира сего подписать книгу «С наилучшими пожеланиями!» и добавить поцелуи.
Внутри было неожиданно тихо, пришедшие тесно расположились на скамейках и верхнем ярусе галереи. Пальто от Prada, Armani, Dior. Телячья кожа сумок и обуви, кремы для рук с запахом розовых лепестков. Вся церковь пахнет богатством. Вот оно, воплощение респектабельного, неуязвимого, вечного английского истеблишмента. К этому я была готова.
То, к чему я не была готова, – это лица. Женские лица. Мужские были точно такими, как вы их себе представляете. Мужчины, будь то знаменитые или неизвестные, выглядели – да просто мужчинами. Людьми 40, 50, 60 лет. Обеспеченными, ухоженными, уверенными в завтрашнем дне. Мужчинами, которые проводят отпуска в теплых краях и любят джин.
Но женщины! Да они же все одинаковые! За исключением нескольких молодых, от двадцати до тридцати с небольшим – эти выглядят нормально. Но как только возраст подбирается к 35, 36, 37 годам, появляются первые элементы стандартизации. Рты, уголки которых «забыли» чуть-чуть опуститься, как это обычно случается, – губы, выпяченные вопреки здравому смыслу, сердитые ухмылки. Туго натянутые блестящие лбы. Какая-то неуловимая – но несомненная – неправильность со щеками и у челюсти. Постоянно распахнутые глаза – будто их обладательницы посетили клинику на Харли-стрит и только что получили счет на все услуги.
Создается впечатление, что горничная из Восточной Европы выстирала и выгладила их платья, пальто и лица, все на одном дыхании. И что когда эти женщины в 11 вечера ложатся спать, их лица проветриваются в прачечной на вешалках розового дерева, опрысканные кондиционером для белья с запахом вербены.
Я оглядываюсь вокруг и вспоминаю сцену из фильма «Племянник чародея», когда Полли и Дигори находят банкетный зал, где десятки королей и королев, все в коронах, сидят за длинным столом, скованные колдовством.
Дети идут вдоль стола и замечают, как постепенно меняются лица сидящих властителей – от «добрых, веселых, дружелюбных» на одном конце стола к встревоженным, беспокойным, неустойчивым, со следами времени и страстей в средней части и так до противоположности – «самым агрессивным», прекрасным, но жестоким.
Именно так выглядят женщины в церкви Сент-Брайд на Флит-стрит. За исключением того, что они не кажутся жестокими, холодными или расчетливыми.
Вы путешествуете взглядом через десятилетия – от безмятежных двадцатилетних девочек к гранд-дамам в возрасте 40, 50 и 60 лет – и подмечаете, ко всему прочему, что лица присутствующих женщин с годами становятся все более испуганными. Они, такие привилегированные и благополучные! В то же время переносящие такие болезненные, дорогостоящие процедуры… Да церковь полна страха! Это особый женский страх. Источник адреналина, который гнал их в кабинет пластического хирурга, к послеоперационной палате и забинтованным лицам.