Бытиё наше дырчатое

Лукин Евгений Юрьевич

— Даже так? Вы, видимо, часто по ней ходите?

— Да. Постоянно.

— Простите, что перебил. Продолжайте. И старайтесь ничего не упустить. Важна любая деталь, даже самая на первый взгляд незначительная.

— Н-ну, хорошо. Попробую. Значит, так. Я иду по левой стороне, впереди припаркована машина, подержанная «копейка» красного цвета, правое переднее колесо въехало на тротуар. На антенне — бантик и продолговатый детский шарик. А по правой стороне — пять-шесть иномарок. И передо мной выбор: перейти улицу или не перейти. Мне страшно. Я точно знаю, что в «копейке»

меня поджидают. Но на той стороне ещё страшнее. И я продолжаю идти по левому тротуару, замедляю шаг как могу, а сам мысленно твержу: «Это мне снится. Это мне только снится».

— Бежать не пытаетесь?

— Бесполезно. Догонят. В просвете домов участок железной дороги, и я думаю, не свернуть ли туда. Не решаюсь и продолжаю идти. Почему-то раздаётся удар колокола, хотя храма поблизости не видно. Навстречу мне из «копейки» выскакивают трое. Я понимаю, что сейчас они запихнут меня в машину и увезут. Тут дверцы иномарок на той стороне улицы разом распахиваются, и оттуда высыпает толпа человек в пятнадцать. Трое из «копейки» окружают меня, а толпа из иномарок окружает и меня, и этих троих.

— Так-так…

— И они начинают спорить, кому я больше должен.

— Все незнакомые?

— Да…

— Как-то вы неуверенно это произнесли. Вам кто-то кого-то напомнил?

— Да. Один из этих троих. Вылитый Борька Раз, только помоложе…

— Как, вы сказали, его зовут?

— Раз. Это фамилия такая.

— Борька Раз… — задумчиво повторил психоаналитик. — Раз Борька… Что ж, вполне естественно. Продолжайте, пожалуйста.

— Постойте… Почему естественно?

Собеседник вздохнул.

— Вы — предприниматель, не так ли? Стало быть, должны знать, что вооружённые столкновения сейчас называются разборками. Раз-борка. Вот откуда вынырнул этот самый ваш Борька Раз… Кстати, кто он?

— Старый знакомый, — помаргивая, объяснил несколько сбитый с толку Шорохов. — Работал редактором в книжном издательстве. Магазинчик мечтал открыть. С колокольчиком.

— Ну вот видите, и удар колокола объяснился. И где он сейчас — этот ваш знакомый?

— Не знаю. Лет семь назад встречались, спорили…

— О чём?

В общих чертах Тихон изложил суть давних кухонных разногласий и вернулся к рассказу:

— Внезапно завязывается драка. Похожего на Борю бьют рукояткой пистолета по голове. Он падает. Мне делается жутко — и я бегу. Собственно… всё, — отрывисто, почти сердито закончил Шорохов. В словесном изложении пережитое утратило яркость и особого впечатления не производило.

Психоаналитик помолчал, размышляя.

— Начнём с того, — скорбно молвил он, — что ваш, как вы его называете, кошмар является, по Фрейду, исполнением скрытого желания.

— Ничего себе! — вырвалось у Тихона.

— Вам хотелось напомнить Борьке Разу о своей правоте, но, во-первых, встретиться вы с ним не могли, поскольку он, разорившись, исчез, так сказать, с горизонтов, а во-вторых, даже если бы и встретились, вряд ли стали бы открыто ликовать и злорадствовать. Поэтому один из рэкетиров принимает черты вашего бывшего оппонента. На собственном черепе он познаёт все прелести конкурентной борьбы,

о которой вы его когда-то предупреждали. Что касается самого содержания сновидения, то оно отчасти спровоцировано сочетанием фамилии и имени… Что с вами?

Шорохов смутился и отвёл глаза. Ему было очень неловко и за себя, и за психоаналитика.

— Послушайте… — сказал он. — Мы, оказывается, друг друга неправильно поняли. Это я вам не сон рассказываю. Это со мной наяву стряслось. Причём только что.

К удивлению Тихона, опростоволосившийся специалист не изменил поведения ни на йоту.

— А в чём, собственно, разница? — спросил он почти что ласково. — То, что вы мне сейчас рассказали, вполне могло, согласитесь, привидеться и в кошмарном сне. Кант, например, прямо говорит: «Сумасшедший — всё равно что видящий сон наяву». А мы с вами живём в безумное время и всячески стараемся ему соответствовать.

— Да, но…

— Мало того, — ровным, чтобы не сказать скучным голосом продолжал психоаналитик, — известно множество религиозных и философских концепций, полагающих, будто вся наша жизнь не более чем сон. Дурной сон.

— Беспробудный, добавьте!

— Нет, почему же? — последовало мягкое возражение. — А смерть? Чем не пробуждение? Тяжкое, мучительное. Кстати, о смерти. Участок железной дороги в просвете между зданиями свидетельствует о том, что вам проще было расстаться с жизнью, нежели идти и дальше навстречу опасности, поскольку железная дорога связана с отъездом, а отъезд — один из наиболее употребительных и понятных символов смерти. Вспомните «Анну Каренину»…

— Это литература! Но мы-то говорим — о яви! Как её вообще можно толковать?

В дверь позвонили. Тихон осёкся.

— Извините, — сказал психоаналитик, вышел в прихожую и надолго там притих. В дверь ещё успели позвонить дважды. Вернулся недовольный.

— Клиент? — непослушными губами спросил Шорохов.

— Нет, — суховато сообщил психоаналитик. — Я посмотрел в глазок: какие-то амбалы в кожаных куртках. Возможно, за вами.

Тихон оцепенел.

— Никто не видел, как вы ко мне входили?

— Никто…

— Тогда продолжим… Вы усомнились, можно ли вообще толковать явь. Можно и нужно, тем более что методика уже разработана тем же Фрейдом, правда, на материале сновидений, но, как вы сами недавно убедились, по содержанию они практически не отличаются оттого, что происходит наяву.

Звонков в дверь больше не было, и Шорохов, выждав немного, вновь позволил себе расслабиться.

— Как ни странно, суть большинства открытий, — излагал тем временем его собеседник, — заключается в том, что старую, давным-давно известную систему приёмов применяют в другой области бытия. Не ко времени будь помянутый Карл Маркс всего-навсего приложил диалектику Гегеля к материализму Фейербаха, а основная заслуга Эйнштейна — знак равенства между Е и эм цэ квадрат. Из двух известных формул он соорудил одну — всего-то навсего. Вот и я, — с подкупающей простотой заключил психоаналитик, — попробовал использовать метод старичка Зигмунда, так сказать, на новой почве.