Бытие
Шрифт:
Бин прирос к месту. Хватит с него людей и машин, которые им командуют! Но через несколько мгновений упрямой ярости он сумел подавить раздражение и страх. Подняв тяжелую сумку, он сделал шаг, потом другой.
И оглянулся на женщину – солдата китайских сил специального назначения; та смотрела широко раскрытыми глазами. На лице было странное выражение – она как будто умоляла.
Бин остановился перед морским чудовищем. Поставил сумку в грязь и поднял обе руки, чтобы снова написать на ладони:
«А что с ней?»
Робот на несколько мгновений задумался, потом ответил:
«Она ничего не знает о моей миссии, хозяевах и цели. Пусть живет».
В глазах женщины появилась благодарность, и это укрепило Бина, придало твердости его шагу. Он подошел ближе. И хотя не мог сдержать дрожь, поднял сумку с мировым камнем и сунул в пасть змее. Потом –
Это был его второй необычный поступок.
Первым и еще более необычным – он размышлял об этом весь следующий час – было то, что он сделал, заползая внутрь: сунул руку под пояс, снял нечто гладкое и почти прозрачное и бросил назад, ниже глаз змеи, так чтобы она не могла увидеть, но женщина увидела бы обязательно.
Ян Шэнсю дал мне это для защиты от нападающих, а теперь я отдал это одному из них. Разве в этом есть смысл?
Но почему-то он чувствовал, что есть.
Врачи хотят, чтобы я упражнялась. Привыкала к новому телу и органам чувств. Но мне не хочется.
Не потому, что больно. Хотя больно, иногда даже очень. Но причина не в этом. Боль больше не расслабляет, как раньше. Я испытала ее столько, что она стала знакомым попутчиком. Я теперь рассматриваю ее как… данность.
Вам кажется, что я говорю как робот? И что это соответствует моим электромеханическим пальцам, которые я сгибаю, и глазам из геля в моих пустых глазницах, откуда когда-то смотрели карие глаза, данные мне от рождения? Но нет, ничто из этого не вызывает у меня отвращения. Даже то, что я, оказывается, заключена в компактный цилиндр, который передвигается на кибернетических сегментных колесах. Этот аспект – вращение, щелканье – не так плох, как можно было бы ожидать.
Признаюсь, я удивилась, когда впервые посмотрела этими глазами на свою новую механическую руку и увидела, что держу. Каменный инструмент, сердечник возрастом в сорок тысяч лет, который дал мне в Альбукерке Акинобу Сато. Какое-то время я могла только смотреть, как мои пальцы – невольно – сгибаются, стискивая этот артефакт. Сжимая так, как я привыкла делать. Ощущение прикосновения было одновременно знакомым и необыкновенно странным.
Ах, как хорошо было снова держать в руках предмет, хотя сенсорная паутина, посылающая сигналы в мой мозг, вызвала сопутствующие ощущения синеэстезии. Казалось, всякий раз, как я глажу древний камень, вспыхивают искры в тех местах, где древние праинженеры когда-то приделывали лезвие, создавая древнейшие орудия своего времени. Поворачивая камень в руке, я слышала звуки, похожие на звон далеких волшебных колоколов, плохо настроенных, и чувствовала запах сажи и времени.
– Зачем вы мне это дали? – спросила я врачей. Они удивленно ответили, что я сама попросила дать мне реликт эпохи плейстоцена. Может, из-за какой-то неосознанной иронии? Соприкосновение инструментов, созданных гомо сапиенс в начале и в конце его существования, как в фильме Кубрика?
Я не помнила этой просьбы.
Нет, весь процесс поразительно интересен. Я им благодарна. Доктор Тургесон сегодня спросил меня, рада ли я участию в этом эксперименте, рада ли тому, что не выбрала другую возможность – нырнуть в глубокую заморозку в надежде на передовую медицину грядущего века.
Что ж, почему бы не остаться здесь и сейчас, если я все воспринимаю и способна оценить свое участие в игре? Обладая зрением и подвижностью, я могу еще продолжить карьеру – порхать по всему миру, интервьюировать знаменитостей, у которых язык не повернется отказать прославленной героине-репортеру с ее никогда не мигающими киберглазами, облаченной в жесткий сегмокостюм. Да и кто захочет надеяться на крионическое воскресение в каком-нибудь розовом будущем… когда чужаки из артефакта утверждают, что никакого завтра не будет?
Проблема не в этом. И я не слишком расстроилась, когда меня впервые пришел навестить Уэсли со своей новой женой. Их предложение группового брака очень лестно (яичники – единственная моя часть, которая благополучно пережила взрыв). Но меня это не заинтересовало.
Нет. Я жалуюсь на другое. Мне жаль терять время. Жаль отвлекаться на новое тело и его восприятие мира. Я хочу вернуться в кибервселенную и оставаться там по двадцать часов из двадцати четырех. Присоединиться к вам, друзья мои. Мои товарищи по «умной толпе». Мои сограждане-однополчане. Мои псы, принюхивающиеся, сопоставляющие и лающие в поисках истины!
Так что у вас сегодня для мамочки? Что случилось в тот короткий, но скучный период, когда я отсутствовала, контактируя с реальным миром?
57
Ишмаэл
Баскская Химера.
Конечно, Мейлин знала это словосочетание. Все на Земле слышали эту легенду: как храбрая девушка предложила выносить семя возрождающейся расы. Человека, который вымер десятки тысяч лет назад.
Когда дом матери-девственницы – исследовательский центр в Испанских Пиренеях – испарился в грибообразном столбе пламени, многие посчитали это справедливой карой за такие грехи, как высокомерие, гордость и даже зоофилия.
Десятки миллионов горевали.
А сотни миллионов облегченно вздохнули. Оплакивая жестокое убийство, они радовались тому, что эта больная проблема переходит к последующим поколениям.
И только десятки тысяч цеплялись за надежду, распространяя слухи, что Агурне Арришака Бидарте жива, что ей удалось каким-то образом спастись от ядерной катастрофы в Наварре, найти убежище и родить своего ребенка. Даже в далеком Китае, в полуразрушенном доме на пустынном участке рядом с загрязненным Хуанпу, имея единственную возможность смотреть видеодрамы, Мейлин следила за этой историей как за древней трагической и романтической легендой народа хань.
Поэтому, когда ей навстречу, чтобы поздороваться, поднялась самая настоящая Мадонна с младенцем, Мейлин лишилась дара речи. Агурне Арришака Бидарте оказалась ниже ростом, чем она думала, у нее были темные волосы в мелких завитках, смуглая кожа и теплая улыбка; улыбаясь, она протягивала правую руку. Мейлин на мгновение задумалась, не должна ли поцеловать эту руку, как поступали в некоторых восточных фильмах минувших дней. Нет: все закончилось рукопожатиями в новом духе: обе женщины сжали друг другу предплечья – в санитарном смысле это было безопаснее, чем пожимать потные ладони.
Теплое рукопожатие Агурне обещало дружбу. Солидарность.
– Рада встрече, – сказала она на пекинском диалекте с сильным иностранным акцентом. – Нам многое нужно обсудить. Но сначала позволь представить моего сына. Недавно он выбрал для себя имя Ихобаск. Ихо, поздоровайся.
Мальчик казался лет десяти или старше, хотя с той поры, как столбы пламени возвестили о его рождении на лесистом холме в Аусоберри, прошло меньше времени. Вежливость запрещала глазеть, но Мейлин успела заметить, что на лице мальчика нет тяжелых надбровных дуг, какими большинство художественных реконструкций снабжали вероятный облик…
…она не могла вспомнить название пещерных людей, населявших Европу и большую часть Азии до появления современного человека. У них были толстые кости, короткие ноги, мощное сложение… и эти черты были представлены в мальчике, хотя и не так явно, чтобы кричать: чужак! Держался он гордо, прямо, и был волосат не больше, чем обычный ребенок. Может, костные надбровные дуги удалили врачи, чтобы помочь ему затеряться среди обычных людей?
– Пожалуйста, зовите меня Ихо, – сказал он голосом, неестественно низким и напряженным, как будто старательно тренировал голосовые связки. Или просто преувеличивал свои природные возможности, говоря на китайском языке мандаринов.
Когда он пожал Мейлин руку – пожал на старый манер, – она почти уверилась, что в его руке кости, мышцы и сухожилия располагаются как-то иначе. Его осторожное рукопожатие оставляло впечатление сдержанной силы. Огромной силы.
Нервно ожидая от него какого-то мудрого заявления, Мейлин поразилась: следующие слова мальчика прозвучали совершенно нормально.
– Младенец, – сказал он, раскрывая объятия. – Могу я подержать вашего младенца? Обещаю быть очень осторожным.
Помня об этой сдержанной силе, Мейлин не удержалась и взглянула на Агурне Арришака Бидарте. Та спокойно улыбнулась. Мальчик Имин, устроивший эту встречу, тоже улыбнулся. Это он провел Мейлин по бесконечным извилистым подземельям вселенной Диснея и Царя Обезьян. Мейлин вынула сына из слинга, показала, как его держать, и протянула младенца, готовая подхватить его… на всякий случай.
Но поводов для беспокойства не было. Ихо управлялся с Сяоеном легко и привычно – должно быть, ему уже приходилось держать малышей. А Сяоен радостно улыбался: представилась возможность очаровать кого-то нового. Мейлин, ненадолго избавившись от его тяжести, испытывала облегчение.
Ихо ворковал, Сяоен отвечал беззубой слюнявой улыбкой. Мейлин эти звуки казались на слух необычными: как будто дети разговаривали где-то далеко, в глубине леса.
Глядя на них, Мейлин удивлялась тому, что Баскской Химере удавалось так долго оставаться на свободе. В современном мире камеры перекрывают друг друга и обо всем сообщают умным базам данных. Конечно, предпринимались попытки скрыть отличия мальчика: Мейлин сама прошла через реконструктивную хирургию и видела, что нос Ихо переделан, так же как, возможно, убрана скошенность лба. Но другие признаки, вроде мощного бугра на затылке, невозможно замаскировать. Хотя, если подумать…