Бюг-Жаргаль
Шрифт:
За его спиной безмолвно и неподвижно стояли двое детей, одетых в грубые штаны невольников, и держали в руках по широкому вееру из павлиньих перьев. Дети-невольники были белые.
Две квадратные подушки малинового бархата, снятые, должно быть, со скамеек для молящихся в какой-нибудь церкви, лежали слева и справа у обрубка красного дерева, вместо сидений. Правое занимал оби, который спас меня от разъяренных гриоток. Держа прямо перед собой свой жезл, он сидел поджав ноги, неподвижный, как фарфоровый божок в китайской пагоде. Только его горящие глаза сверкали сквозь дырки в покрывале, неотступно следуя за мной.
По обе стороны начальника стояло множество знамен, флагов и вымпелов, среди которых я заметил белое знамя с лилиями, трехцветный флаг и флаг Испании. Остальные были самой причудливой формы и цвета. Среди них находилось большое черное знамя.
Мое
41
Это был портрет мулата Оже. – Оже – вождь восстания мулатов в Сан-Доминго в октябре 1790 г. После подавления восстания ему удалось бежать на испанскую территорию острова; выданный испанским губернатором по требованию Северного провинциального собрания, Оже, вместе со своим братом и своим помощником Шаваном, был колесован в Кап-Франсэ.
Черный начальник, перед которым я стоял, был среднего роста. Его отталкивающее лицо выражало редкую смесь хитрости и жестокости.
Он приказал мне приблизиться и несколько минут молча рассматривал меня: затем принялся посмеиваться, точно гиена.
– Я Биасу! – сказал он.
Я ожидал, что услышу это имя, но когда оно слетело с его уст со свирепым смехом, я внутренне содрогнулся. Лицо мое, однако, осталось спокойным и гордым. Я ничего не ответил.
– Слышишь, – сказал он мне на плохом французском языке, – тебя ведь еще не посадили на кол, значит ты можешь согнуть свою спину перед Жаном Биасу, главнокомандующим побежденных стран, генерал-майором войск Su Magestad Catolica. [42] (Тактика главных вождей мятежников заключалась в попытках убедить противника, будто они выступают либо за французского короля, либо за революцию, либо за короля Испании.)
42
Его католического величества (исп. – Прим. авт.)
Скрестив руки на груди, я пристально смотрел на него. Он снова начал посмеиваться. Видно, у него была такая привычка.
– Ого, me pareces hombre de buen corazon. [43] Так слушай, что я тебе скажу. Ты креол?
– Нет, я француз, – ответил я.
Он нахмурился, видя мое самообладание. Затем продолжал, посмеиваясь:
– Тем лучше! Я вижу по твоему мундиру, что ты офицер. Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Когда тебе минуло двадцать лет?
Этот вопрос пробудил во мне много мучительных воспоминаний, и я промолчал, на минуту погрузившись в свои мысли. Он нетерпеливо повторил свой вопрос.
43
Ты мне кажешься храбрым человеком (исп. – Прим. авт.)
Я ответил ему:
– В тот самый день, когда был повешен твой товарищ Леогри.
Лицо его исказилось от злобы, но он сдержался и продолжал, все так же посмеиваясь:
– С тех пор как был повешен Леогри, прошло двадцать три дня. Сегодня вечером, француз, ты передашь ему, что пережил его на двадцать четыре дня. Я дам тебе прожить еще этот день, чтобы ты мог рассказать ему, как идет дело освобождения его братьев, что ты видел в главном штабе генерал-майора Жана Биасу и какова власть этого главнокомандующего над «подданными короля».
Этим именем Жан Биасу и его товарищ Жан-Франсуа, заставлявший титуловать себя «генерал-адмиралом Франции», называли свои орды бунтующих негров и мулатов.
После этого он велел посадить меня в углу пещеры, между двумя часовыми, и, сделав знак рукой нескольким неграм, нацепившим на себя форму адъютантов, приказал:
– Бейте сбор. Пусть вся армия соберется против нашего главного штаба, мы произведем ей смотр. А вы, господин капеллан, – сказал он, повернувшись к оби, – облачитесь в священническую одежду и отслужите нам и нашим солдатам святую обедню.
Оби встал, отвесил глубокий поклон Биасу и прошептал ему на ухо несколько слов, но начальник резко прервал его, громко сказав:
– Как, senor cura! [44] Вы говорите, что у вас нет алтаря! Что ж тут удивительного, раз вы находитесь в горах? Подумаешь, какая беда! С каких это пор bon Giu [45] требует от своих служителей роскошного храма и алтаря, украшенного золотом и кружевами? Гедеон и Иисус Навин поклонялись богу среди голых камней; последуем же их примеру, bon per; [46] богу довольно, чтобы ему молились от всего сердца. У вас нет алтаря! А разве вы не можете взять себе вместо алтаря этот большой ящик из-под сахара, вытащенный третьего дня подданными короля из дома Дюбюисона?
44
Господин священник (исп.)
45
Господь бог. – Креольское наречие. (Прим. авт.)
46
Почтенный отец. – Креольское наречие. (Прим. авт.)
Желание Биасу было тотчас же исполнено. В один миг пещера была приготовлена для пародии на богослужение. Принесли ковчег и дарохранительницу со святыми дарами, похищенные из той самой церкви в Акюле, где наш союз с Мари получил благословение неба, вслед за чем так быстро последовали все наши несчастья. Украденный ящик из-под сахара превратили в алтарь, прикрыв его простыней вместо покрова; однако на боковых стенках этого алтаря можно было прочесть надпись: «Дюбюисону и Кє в Нанте».
Когда священные сосуды были расставлены на алтаре, оби заметил, что там не хватает креста; недолго думая, он вытащил из-за пояса свой кинжал с крестообразной рукояткой и воткнул его в ящик, прямо перед ковчегом, между дарохранительницей и чашей. Затем, не снимая своей колдовской шапки и покрывала кающегося, он быстро накинул себе на голую грудь и спину ризу, украденную у акюльского священника, расстегнул серебряные застежки требника, по которому читались молитвы во время моего рокового венчания, и, повернувшись к Биасу, сидение которого было в нескольких шагах от алтаря, низким поклоном возвестил, что он готов.
Тогда по знаку Биасу кашемировый занавес был отдернут, и мы увидели все черное войско, выстроившееся плотными каре перед входом в пещеру. Биасу снял свою круглую шляпу и опустился на колени перед алтарем.
«На колени!» – крикнул он громким голосом. «На колени!» – повторили начальники каждого отряда. Послышался барабанный бой. Вся толпа опустилась на колени.
Один я не двинулся с места, глубоко возмущенный кощунством, совершавшимся перед моими глазами; но два здоровенных мулата, стороживших меня, выбили из-под меня сидение, грубо толкнули меня в спину, и я упал на колени, как и все, вынужденный оказать подобие уважения этому подобию богослужения.
Оби служил с торжественным видом. Два белых пажа Биасу прислуживали ему вместо дьякона и пономаря.
Толпа бунтовщиков, по-прежнему распростертая на земле, внимала торжественному обряду с благоговением, и главнокомандующий первый подавал им пример. Перед причастием оби, подняв обеими руками чашу с дарами, повернулся к войску и прокричал на креольском наречии:
– Zote cone bon Giu; ce li mo fe zote voer. Blan touye li, touye blan yo toute! [47]
При этих словах, произнесенных сильным голосом, который показался мне знакомым, точно я где-то раньше слышал его, вся толпа зарычала; негры долго потрясали оружием, стуча им над головой, и потребовалось вмешательство самого Биасу, чтоб этот зловещий лязг не стал для меня похоронным звоном. Я понял, до какого исступления можно довести отвагу и жестокость этих людей, которым кинжал заменял крест и на которых каждое впечатление оказывает такое быстрое и сильное действие.
47
«Теперь вы познали господа; вот я показываю его вам. Белые убили его; убивайте всех белых!»
Впоследствии Тусен-Лувертюр постоянно обращался к неграм после причастия с такими же словами. (Прим. авт.)