Бюро расследования судеб
Шрифт:
Что он содеял со своей второй жизнью? Дожил ее как шанс или как проклятие?
Громоздя одну гипотезу на другую, она засыпает. Ветка все стучит в окно спальни – настойчиво, будто напоминает, что она забыла о чем-то или о ком-то.
У Мириам и Бенжамена Глэзеров – родителей Тоби – царит вечный и веселый беспорядок. В это воскресенье по всей кухне разносится стойкий аромат еды, а младшие дети свирепо выколачивают из пианино прелюдию Шопена.
– Угомонитесь хоть на минутку, дайте нормально встретить гостью! – рычит Мириам. – У нее из-за вас перепонки лопнут. Слишком уж много фальшивишь, Сигалит. Пойдите
К ней бегут обниматься трое взлохмаченных детей, и не хватало еще, чтобы ее со всего разбегу повалил большой лабрадор с медового цвета шерстью. Сигалит – она самая непосредственная – сразу ведет ее за ручку в гостиную. После долгой одинокой дороги по вымокшему лесу она просто тает от такой нежности. С того дня как она познакомилась с Мириам в детском саду, куда обе привели детей, Глэзеры – ее любимая семья. Она видится с ними почти каждую неделю. Ханно иногда остается у них на выходные и сопровождает Мириам с детьми в синагогу. Когда ему было семь лет, выпавшая из его ранца кипа вызвала дипломатический скандал с родителями Вильгельма. Они заподозрили, что Ирен задумала обратить их внука в другую веру. Ханно в этой психодраме ничего не понял, но урок для себя извлек: в семье отца о Глэзерах лучше не упоминать. С тех пор он разделяет две своих жизни. Ей совершенно неизвестно, какой он там, у Вильгельма. Может, совсем другой?
Она смотрит на этих детей, что галдят и шумно ссорятся, не зная стратегий избегания тем и конфликтов лояльности. Ее сыну не суждено было познать райского быта счастливых родителей, живущих под одной крышей. От этого он становится слабее или сильнее?
Ей нравится взгляд, которым Бенжамен смотрит на Мириам. Нежность ее прикосновений к нему. Веселый хохот, которым они встречают взаимные капризы. Они очень разные – и по характеру, и по культуре. Мириам – уроженка Средиземноморья и глубоко верующая, она привязана к ритуалам и атрибутике. Бенжамен, пламенный сторонник Европы и светскости, охотно принимает религиозность и фанатичную веру. Сам он не обрезанный, хотя и позволил подвергнуть обряду сыновей. Разрешает Мириам водить их в синагогу, но каждую неделю вспыхивает настоящая битва, чтобы заставить его соблюдать шаббат.
– Живет, вечно уставившись в ноутбук, – стонет его жена. – Хорошенький пример для детей! А ведь шаббат – это так прекрасно. Побыть целиком и полностью с теми, кого любишь, принять этот день как праздник…
– Да, но ведь разрешается его не соблюдать, если речь о спасении жизней, – отвечает Бенжамен, наполняя бокалы.
– Так ты жизни спасаешь, сидя в Твиттере? А вообще, это я бы поняла, – подтрунивает Мириам. – Вот, Ирен, уж тебе-то тут нечего объяснять. Жизненно необходимо время от времени отключаться.
Какое счастье, что Ханно здесь нет – он бы сразу встрепенулся: «Это вы про мою мать – отключаться? Да она и слова такого не знает…»
– Признаюсь, что мне трудновато отрываться от расследований…
– Конечно, так и должно быть. Ты чувствуешь ответственность перед всеми этими людьми, знаешь, что они ждут ответа, и понимаешь, насколько это для них важно. Все те трагедии, которые ты раскрываешь… На твоем месте я бы сна лишилась. Мне и так кошмаров хватает!
– Если я правильно понимаю, ты восхищаешься тем, что Ирен надрывается, возвращая сломанные старинные часы, давно утратившие гарантию. А то, что меня полностью занимают мои онкологические пациенты, уже неприемлемо, – посмеивается Бенжамен.
–
– Бен прав, – возражает Ирен. – Его работа куда важнее моей.
Большинство людей, фигурирующих в ее расследованиях, давно умерли. Если позволять себе просто жить – разве они что-то потеряют? Или она нарочно так всецело отдается работе, чтобы заполнить пустоту?
– Видишь, что наделал? – Мириам расстреливает мужа взглядом. – Ты вселил в нее сомнения.
– Прости, Ирен, – извиняется Бенжамен. – По-моему, твоя работа достойна восхищения. Я хотел только укрепить свои позиции в споре с женой – она мечтает затащить меня в синагогу. Ее отец ведь ее предупреждал, что во мне она не найдет ничего положительного! Но тогда ее обольстил мой имидж bad guy, плохого парня. А теперь ей хочется наставить меня на путь истинный. Но знаешь ли, милая, ничего у тебя не выйдет.
– А я тебя переупрямлю, – улыбается Мириам. – Не хочешь взглянуть, как там мясо?
Он исчезает на кухне, и дети пользуются этим, налетая на предобеденную закуску – миндальные орешки, оливки и финики для аперитива. Мириам со смехом отгоняет их:
– Ну-ка, брысь, налетели, чайки! Лучше помогите расставить все на столе.
Она доверительно сообщает Ирен: у нее есть подозрение, что Тоби с Ханно остались в Геттингене, чтобы провести время с девчонками.
– Тоби угодил под каблук этой Лени, – вздыхает она. – Нет чтобы зубрить на своем филфаке, ведь первый курс только, – а у нее в голове одни вечеринки… Как бы Тоби экзамены не завалил.
– Мириам из принципа не доверяет ни одной девушке, которая только посмела подойти к Тоби, – замечает Бен, доливая им остатки шампанского.
– А вот ты-то везучая, – говорит Мириам Ирен. – У Ханно вкус что надо. Тоби тут говорил, что его Гермина прелестная. И вот она-то вкалывает! И его сможет подтянуть.
Ирен не хочет показывать вида, но ее это неприятно удивляет. Она никогда и слышать не слышала ничего об этой Гермине. Неужели Ханно так мало ей доверяет? От того, что Мириам в курсе, к уязвленной гордости прибавляется еще и укол ревности.
– Думаешь? – спрашивает она непринужденным тоном. – Я с ней еще не познакомилась. Ты ее знаешь?
– Ханно показал мне фотографию. Миниатюрная такая девочка. За твоего сына я не беспокоюсь, у него голова на плечах есть. Чего не скажешь о Тоби – этот легко дает водить себя за нос…
– Как тут не сказать, что он прошел хорошую школу со своей матерью, – дразнит ее Бен. – Может, оставишь его в покое – пусть приобретает опыт и меняется?
Ирен рассеяно слушает их перепалку, гадая про себя, как убедить сына рассказать ей об этой девушке. Она поневоле думает, как это несправедливо – ведь Мириам мать-наседка, иногда со склонностью к подавлению, а она при этом по-свойски шушукается с Ханно о том, из чего ее, Ирен, исключили.
Домой она возвращается уже поздним вечером. Кладет на буфетную стойку пакет свежесобранных орехов – его дал ей Бен, – ищет в кухонных ящиках орехокол, походя ругнувшись на Ханно – никогда не кладет вещи на место. Схватив первый попавшийся под руку нож, она накладывает его поверх и пытается так расколоть орех, тот сопротивляется и ломает лезвие, резанув ее по пальцу. У нее вырывается ругательство, она ищет чем перевязать. Ей приходит в голову, что Ханно ведь может и влюбиться. Если так – она не понимает, почему он скрывает это от нее. Опасается ее встревожить? Чтобы она не чувствовала себя покинутой?