Бюст Бернини

Пирс Йен

Бежать в любом случае слишком поздно. Взгляд надменного господина, за неимением лучшего, устремился прямо на него, и Аргайл заметил искорку узнавания, озарившую постаревшее, но все еще красивое породистое лицо.

— Привет, Гектор, — сказал Аргайл, принимая неизбежное, но давая понять, что вовсе не в восторге от этой встречи. И слегка приподнялся на своем мраморном ложе. — Вот уж никак не ожидал встретить тебя здесь.

Гектор ди Соуза, испанский торговец предметами искусства, проживал в Риме очень долго. Он приблизился и приветствовал англичанина

хорошо отработанным взмахом изящной трости.

— Что ж, в таком случае у меня имеется преимущество, — снисходительно бросил он. — Я-то ожидал увидеть тебя здесь, хотя, конечно, не в такой фривольной позе. Как я понимаю, ты очень неплохо проводишь здесь время, верно?

Гектор, разумеется, был в своем репертуаре. Забрось его на Северный полюс, и он будет действовать и вести себя так, словно это место принадлежит ему. Аргайл силился придумать какой-то достойный ответ, но вдохновение, как обычно, подвело. Тогда он широко зевнул, наклонился и затушил окурок о выступ в глыбе мрамора.

К счастью, ди Соуза вовсе не ждал от него ответа. Он вновь начал осматривать пейзаж, слегка приподняв правую бровь, как бы желая подчеркнуть презрительное неодобрение американского урбанизма в целом. Наконец его взгляд остановился на здании музея, и он громко фыркнул, выражая еще большее неодобрение.

— Это и есть музей? — спросил он, щурясь и не сводя глаз с невыразительного здания позади Аргайла.

— Ну, пока да. Планируется построить более просторное помещение.

— Скажи-ка мне, мальчик мой дорогой, дела у них действительно так плохи?

Аргайл пожал плечами:

— Все зависит от того, что ты под этим подразумеваешь. Под плохим, я имею в виду. Человеку стороннему, незаинтересованному, может показаться, что они и впрямь еле дышат. Но поскольку им только что удалось выделить значительную сумму на покупку одной моей картины, я бы так говорить не стал. Впрочем, мне кажется, они могли бы найти этим деньгам лучшее применение.

— Ох, — могли бы! Ты прав, мой дорогой, ты прав, — с совершенно невыносимым самодовольством заметил ди Соуза. — На рынке появились двенадцать лучших образчиков греко-римской скульптуры.

— Которые, насколько я понимаю, предлагаешь ты? И сколько же им? Лет пятьдесят? Или ты заказал вырезать их?

Сарказм Аргайла выглядел, пожалуй, несколько преувеличенным, но он считал его вполне оправданным, ведь ди Соуза был если не самым азартным, то уж постоянным игроком на рынке древнеримского искусства. Он нравился людям, хотя, следует признать, его манера выставлять себя аристократом самых что ни на есть голубых кровей порой вызывала раздражение; некоторые считали его витиевато барочную галантность по отношению к женщинам (чем богаче объект, тем пышнее распускал он перья) неуместной. Но в целом, если привыкнуть к его стилю, к напускному акценту и бесхитростной привычке углубляться в безнадежные поиски кошелька всякий раз, когда подают счет, компаньоном он был вполне приятным. Если вы были согласны принимать его таким, каков он есть.

Единственный,

пожалуй, минус: ди Соуза никогда не упускал случая заработать, даже когда наивный и неопытный Аргайл впервые оказался в поле его зрения. Нет, ничего серьезного; так, небольшая история с этрусской статуэткой из бронзы (отлитой в пятом веке до н. э.), и ему понадобилось несколько недель, чтобы уговорить Аргайла купить ее. Простить такое трудно. Ди Соуза забрал статуэтку назад — таких скидок для настоящих клиентов он никогда не делал. Мало того, он еще извинился и пригласил Аргайла на ужин, чтобы загладить вину, но тот до сих пор вспоминал эту историю с неудовольствием. Правда, и в тот раз ди Соуза, как всегда, забыл кошелек дома.

Отсюда и проистекал скептицизм Аргайла, и ди Соузе очень хотелось, чтобы возникшее между ними недоразумение было забыто навсегда.

— Одно дело продавать вещи тебе, — весело заметил он, — и совсем другое старине Морзби. Лет двадцать пытался до него добраться. И вот теперь, когда наконец добрался, боюсь терять. Все вещи, которые я ему послал, подлинные. И как-то не хотелось бы, чтобы ты посеял смуту и недоверие в душе этого замечательного человека и подверг бы сомнению мою честность. Особенно учитывая одолжение, которое я тебе сделал.

Аргайл окинул его скептическим взглядом.

— И в чем же заключается твое одолжение?

— Ты ведь сбыл наконец с рук Тициана, разве нет? Так вот, за это надо благодарить меня. Этот тип, Лангтон, спрашивал о тебе, и я дал блестящую характеристику. Разумеется, моя рекомендация имеет больше веса в осведомленных кругах. Я сказал ему, что твой Тициан просто великолепен, а ты человек в высшей степени достойный. И вот, пожалуйста! — Ди Соуза взмахнул тростью, как бы очерчивая раскинувшийся вокруг пейзаж, давая понять, что самим своим существованием этот пейзаж обязан ему.

Аргайл был далек от того, чтобы считать рекомендацию ди Соузы большим одолжением, но промолчал. По крайней мере это частично объясняло, каким именно образом вышел на него Лангтон. Он изрядно намучился в поисках ответа на этот вопрос.

— И вот теперь, — продолжил ди Соуза, — твоя карьера в Италии имеет надежную базу. Позже меня отблагодаришь.

«Как же, дожидайся», — мрачно подумал Аргайл. Кроме того, похоже, что его карьера в Италии стремительно подходит к концу. И напомнил ему об этом не кто иной, как ди Соуза.

Но разве Аргайл мог отказаться от предложения Бирнеса? Рынок предметов искусства еще окончательно не рухнул, но уже трещал по швам, и даже человек с таким прочным положением, как Бирнес, был вынужден умерить свой пыл. Ему нужны были лучшие люди, надежные советчики: надо было вызывать в Лондон Аргайла или его коллегу из Вены. Продажа Тициана заставила Бирнеса остановить свой выбор на Аргайле. Тем самым он выказывал ему свое доверие.

Но — и это было очень серьезное «но» — как оставить Италию? Вернуться в Англию? При одной только мысли об этом Аргайл чувствовал себя несчастным.