Бывшая моего брата. Я ненавижу ее...
Шрифт:
Сусанна говорит это с такой горечью и тоской, что в горле невольно образуется ком, а потом она просто разворачивается и направляется в сторону выхода, но я останавливаю ее:
— Сусанна. — Она оборачивается, но на меня не смотрит. — Ты знаешь, где он?
Уголок ее губ дергается в подобии ухмылки.
— В аду. В своем личном аду.
Глава 65
Я стою перед родительским домом, не понимая, какого черта мне пришло в голову явиться сюда. Знаю же наперед, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но все равно пересекаю ступени широкого деревянного крыльца и без стука толкаю дверь. Разуваюсь в прихожей и перекладываю
Не выдавая своего присутствия, я прохожу кухню, коридор и застаю маму за глажкой белья в гостиной. Половица скрипит под моим весом, вот только она совершенно не реагирует. Игнорирует мое присутствие, демонстрируя мне и без того очевидную вещь: я не желанный гость — я чужой в этом доме.
— Мог бы для приличия постучать в дверь, прежде чем входить.
— Привет, мам, — произношу с тошнотворным ощущением в горле, понимая весь крах моего плана по спасению души, которую я много лет назад продал лично в руки дьяволу.
— Здравствуй, Хаким.
Она даже не смотрит на меня, продолжая гладить белье. Будто я утром вышел за хлебом и вернулся обратно. Ни единой эмоции. Холодная, как статуя Рут Бейдер Гинзбург. Последний раз я сюда приезжал пару лет назад, но не как сын к родителям, а скорее как управляющий к владельцу бизнеса по рабочим вопросам, и то только потому, что тот сломал тазобедренный сустав. Травма отца была настолько серьезной, что в период восстановления он не мог даже до туалета добраться самостоятельно. Но время и медицинская помощь сделали свое дело, и сейчас отец передвигается с поддержкой одной только трости.
— Если ты к отцу, его нет дома, — холодный голос матери вырывает меня из мыслей.
Киваю.
— Я подожду. Мне нужно поговорить с вами обоими.
Резким движением мама отставляет утюг в сторону и, сложив выглаженную простынь, берет отцовскую рубашку, избегая встречаться со мной взглядом.
— Он сейчас в Москве на парламентских слушаниях, потом сразу летит в Петербург. Его не будет минимум неделю.
Перевожу: «Уходи, тебе здесь не рады».
Прочищаю горло, перед тем как сделать попытку разрядить обстановку.
— Ладно. Понял. Пошли тогда с тобой кофе попьем.
Мама фыркает и бросает косой взгляд на торт, который я держу в правой руке.
— Мои угощения уже не подходят? Обязательно тащить в наш дом химию из магазинов?
Я провожу рукой по волосам и выдыхаю как можно спокойней:
— Мам, это просто торт.
— Нет, это не просто торт. Это неуважение к матери!
Она с хлопком ставит утюг и берется за новую рубашку.
— И я не думаю, что отец захочет вести с тобой диалог после того, как ты без его ведома выкупил совершенно никому не нужную фирму. — Она водит утюгом по рубашке так, словно ненавидит ее. — Ты должен быть благодарен отцу, что он дал тебе кусок золотой жилы, а не раскидываться деньгами налево и направо. Вот где твоя благодарность? У тебя не было никакого права вольничать. — Наконец она отставляет утюг в сторону и поднимает на меня взгляд поверх оправы очков на тонком носу. — И из-за чего? Глупый! Мало та девка крови у нашей семьи выпила? Думаешь, я не знаю, почему ты рванулся туда? Зря он поверил в тебя. Зря помог тебе! Ты только позоришь его имя! Он обеспечил тебя такой поддержкой, дал тебе такой фундамент, о котором другие и мечтать не смеют, а ты снова все загубил! Ладно бы справился, так ты вбросил кучу денег и все профукал! Потому что ты не за бизнесом поперся в тот проклятый город, а за ней! Снова! Может, тебе напомнить, что она сделала с твоей жизнью? Что бы ты делал, если бы не отец? Спился? Или ты забыл, кто протянул тебе руку помощи? Это он вытащил тебя из грязи. Он…
— Хватит! — рявкаю и тем самым вынуждаю мать подпрыгнуть на месте. Блядь! Сжимаю пальцами переносицу, а потом продолжаю сдержанней: — Да, я виноват, но я все еще жив. Ваш сын жив, и он хочет жить. Я устал… Устал задыхаться этой болью и чувством вины. Я хочу отпустить все это. Я устал разрушать и мстить. Устал быть изгоем в собственной семье! Я устал, черт возьми! Чертовски устал!
Мама расправляет плечи и вздергивает подбородок, но молчит.
Некоторое время мы сверлим друг друга взглядами, и я готов сдохнуть от того, с каким уничижением на меня смотрит родная мать.
Облизнув пересохшие губы, я разворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь и шагаю в сторону матери.
— Я приехал, чтобы попытаться наладить то, что разрушил много лет назад. Но сейчас понимаю, что зря. Бесполезно. Вам проще винить во всем меня, хотя чем вы-то лучше? Если бы не отослали меня как в ссылку и не разлучили нас с братом, может, и не было бы ничего! Это вы заставили меня отказаться от него! А я, дурак, повелся! Не нужно было. Рустам бы все понял. В отличие от вас, он бы понял. Может, не сразу, но я нашел бы для него слова, если бы только не уважал вас настолько, что позволил себе отказаться от брата во благо. Только где это благо? Где оно, мама? — Мой голос срывается на сдавленный шепот, и я тут же прочищаю горло. Она не услышит моей уязвимости. Я не позволю. — Но в одном ты права. Все, что я сделал, это из-за нее! И, чтоб ты знала, я люблю Алевтину.
— Не произноси имя этой дряни в моем доме, — шипит мать, а я жестом руки закрываю ей рот.
— Алевтина моя женщина, и она носит под сердцем моего ребенка! — Бью себя кулаком в грудь, а мать отшатывается, хватаясь за сердце.
Моргает. Часто-часто и несколько секунд открывает и закрывает рот, пытаясь выдавить хоть слово.
— Господи, ты совсем из ума выжил…
— Нет, мама, это вы выжили! — цежу сквозь зубы. — Вы так увязли в ненависти, что готовы уничтожить родного сына в ней же! Но я, блядь, не позволю! Слишком долго молчал! Хватит!
— И что ты предлагаешь? Ты… Нет! Даже не смей мне говорить, что женишься на этой девке! Господи, слышал бы это твой отец! — Мама сотрясает воздух руками. — Беременна! Как ты мог! После всего, что… Пока я жива, этой дряни не будет в нашей семье! И выродка ее тоже!
Порываюсь вперед, вынуждая мать отступить с испуганным лицом.
— Закрой свой рот. — Тычу в нее пальцем. — И больше не смей так говорить о ней и моем ребенке.
— Не смей так разговаривать со мной, Хаким, — дрожащим голосом отчитывает мать. — Я говорю на полном серьезе: их не будет в нашей семье. Никогда!
Взъерошиваю волосы и заставляю себя отступить. Играя желваками, хожу взад и вперед, а когда какая-то часть самообладания возвращается ко мне, останавливаюсь и произношу мрачным тоном:
— Тогда и меня не будет. Я принял решение. И не изменю его. Хватит лезть в мою жизнь. Я достаточно прожил в агонии вины. Теперь я хочу пожить для себя, ради себя. И, с кем я пройду свой путь, выбирать только мне.
Бросив эти слова, я разворачиваюсь и ухожу прочь. От греха подальше. Это был последний разговор, и я не жалею о своей попытке, какой бы неудачной она ни была. Больше я в этот дом не вернусь. И стучаться в двери, где меня считают чужим, не буду. Хватит. Достаточно я прожил в унижении, которым меня кормила родная мать.