Бывшие. Мне не больно

Черничная Даша

Я знаю, это как пощечина для Тани. Незамедлительно придвигаюсь ближе к ней и нахожу ее руку. Сжимаю ледяную ладонь, пожалуй, слишком крепко, но зато так я уверен: она почувствует меня.

Поворачивается. Смотрит на меня красными глазами.

Я здесь детка, рядом. Хочешь, уйдем? Снова пойдем на речку? Будем плавать до ночи, загорать. Я напомню тебе, как могу любить, ты же, наверное, забыла, да? Или пошли на холм, будем провожать закат и целоваться. Не хочешь — так давай рванем на море?

Найдем

безлюдный пляж и будем купаться голышом, а после я стану слизывать соленые капли с твоей кожи и напоминать тебе о том, какая ты прекрасная, самая лучшая на свете девочка. Только прошу, не слушай свою мать, все, что она говорит, не стоит ни одной твоей слезинки!

— Еще и этого с собой привезла! Наркоманов не было? Или ты последнего алкоголика выцепила?

Бр-р, токсик. Насрать на ее слова, у дамочки явно проблемы с крышей, подлатать бы. А еще лучше снести ее нахер, чтобы не текла.

Вижу, как у Тани дергается глаз. Она оборачивается к матери и тихо, но уверенно произносит:

— Заткнись.

— Что? — переспрашивает та.

— Я сказала: заткнись! — кричит.

Вау! Моя девочка!

— Да как ты!.. — уходит в ультразвук.

Даже замахивается, но я успеваю задвинуть рыжую себе за спину.

— Геля! — произносит бабуля сдавленно.

Заебись у нее доча, что уж тут скажешь. Матушке херово, а она решила потешить своих демонов.

— Геля, сходи к Кузьминичне, — голос совсем слабый.

Таня присаживается рядом с бабушкой, гладит по руке.

— Не пойду я к этой ведьме, — фыркает мать. — Еще чего!

— Сходи, я сказала! Она настой для меня должна была сделать, — бабушка трет голову. — Уходи.

— Да ну вас! — произносит Ангелина Викторовна обиженно и срывается.

Пробегает мимо меня и спецом толкает в плечо. Ой, бля. Закатываю глаза. Маразм такой.

Надо Татьяну увозить отсюда. Маргариту Львовну, кстати, от неадекватной дамочки тоже неплохо было увезти. Эта баба — отрава. Таня уходит из комнаты, чтобы отнести вещи, и мы остаемся с бабулей вдвоем.

— Маргарита Львовна, а вы давно были в городе? — спрашиваю наигранно весело. — Не хотите перебраться к нам? А то там Василий подолгу один скучает и ссыт мне в тапки от этой скуки. Да и медицина получше.

Бабушка устало улыбается и говорит тихо:

— Не оставлю ее.

— У вас противоядия столько нет.

— У меня иммунитет.

— Она не имеет права так разговаривать.

— Она наказывает саму себя.

— Мне показалось, что она наказывает кого угодно, но только не себя.

— Не тебе судить.

— Может и так, — чешу отросшую щетину на подбородке. — Только вот вывозить все это вы сколько еще сможете?

— Она со мной по-другому разговаривает, — вздыхает

горько. — Это в нее при Нюшеньке черти вселяются.

— Никто в нее не вселяется. Она просто ненавидит собственную дочь. Не стоит оправдывать ее злость нашествием нечисти.

Маргарита Львовна поднимает на меня бесцветный взгляд:

— Она дочь моя. Кровь моя, хоть и отравленная. Оставлю ее одну — пропадет. А у Танюши теперь ты есть. Защитишь?

— И глотку перегрызу за нее.

Кивает:

— И на том спасибо.

Глава 40. Сдавайся

Слава

— Не слушай ее, — переплетаю Танины пальцы со своими и тяну ее за собой.

Так как я сорвался сюда неожиданно и даже не заезжал домой, у меня образовалась заминка в работе. Некритичная, но тем не менее. Теперь мне необходимо позвонить отцу или Роману и передать дела на пару дней вперед, потому что я не могу бросить Таню в одиночестве. Она тут, в этом серпентарии, совсем упадет духом.

С сетью тут по-прежнему беда, вышку так и не починили. Поэтому прямо сейчас мы пробираемся через высокую полевую траву на самый верх холма.

Таню потянул за собой специально — чем меньше времени она проведет в обществе своей припадочной матери, тем здоровее будет.

— Я не слушаю, — упертая девочка.

Врет, конечно. Такое не слушать невозможно.

— Она не имеет права так с тобой разговаривать, — качаю головой и утягиваю рыжую еще выше.

— Она мать, — Таня понуро пожимает плечами.

— Мать не та, которая родила, — несу я, и девушка замирает.

Смотрит на меня встревоженно:

— Что ты такое говоришь?

Прикусываю язык. Что бы ни говорила Таня — свою мать она любит. Вспоминаю наказ моей матери: не влезать и просто любить.

Блять, ну как не влезать-то? Молча смотреть, как ее мамашка вытирает о Таню ноги? Задвигаю свои хотелки и гонор подальше:

— Прости, — сдаюсь. — Я не имею право вмешиваться.

Замираем. Рыжая молча разглядывает меня, будто переводит сказанное с незнакомого языка, а после обезоруживает меня:

— За меня никто никогда не переживал. — Подходит ближе, кладет руки мне на грудь, сминает в кулаке футболку, поднимает зеленые ведьминские глаза и прожигает взглядом: — Ты вмешивайся, Слав. Пожалуйста. Кроме тебя — больше некому.

И льнет ко мне сама. Обвивает меня руками, как канатами, и я вообще теряю связь с реальностью. Ноги подкашиваются, я валюсь в высокую траву. Таня приземляется сверху, утыкаясь носом мне в шею.

Сознательно не целую ее. Пусть сама делает первый шаг. До трясучки хочется от нее инициативы. Ей надо договориться с самой собой, потому что для меня и так все ясно-понятно.