Бывшие. Верни мое сердце
Шрифт:
Продала последние безделушки, влезла в долги. Носила передачи, искала лазейки в законе. Молила всех святых о снисхождении и чуде. Потому что верила — наша любовь все выдержит. Докажет судьям, что за маской афериста скрывается ранимая творческая душа. Что оступился по глупости, по отчаянию. А я… я смогу его изменить, заново перекроить наши судьбы.
В тот день, когда суд огласил приговор, мир рухнул окончательно. Пять лет колонии общего режима. И никаких снисхождений, никаких смягчающих. Игорь стоял бледный, с трясущимися губами. А в глазах плескалась
Конвой надел наручники, повел к выходу. Игорь обернулся напоследок, обжег безумным взглядом. И рванулся вдруг, не в силах сдерживаться. Впился губами в губы, сминая, терзая, клеймя своей отчаянной любовью.
— Мариш, солнце… Прости… Прости меня… — лихорадочный шепот обжигал кожу. — Все для тебя… Ради нашего счастья… Дождись, родная… Дождись…
И его скрутили. Поволокли прочь, оглушенного, потерянного. А я стояла и глотала слезы. Рвалась следом, в эту черную, страшную неизвестность. Вцепиться бы в него, обнять до хруста. Да только кто ж позволит.
Леопольд встретил у порога безмолвным укором. Огромные зеленые глаза источали вселенскую грусть. Кот понимал, что наша семейная лодка дала трещину. Что впереди лишь мрак и безнадега.
Я рухнула на колени, обняла пушистую тушку. Разрыдалась, уткнувшись в мягкую шерстку. Выплескивала в бессвязном бормотании весь свой страх, всю горечь.
— Как же мы теперь, а? Как же я без него целых пять лет? Знаешь, я ведь подать на развод хотела. Сбежать, забыть как страшный сон. Но выходит люблю, безумно люблю… И плевать на унижения, на позор. Будь что будет, до конца стоять буду за своего мужа! Потому что он — моя судьба.
И я сидела так — растрепанная, раздавленная. С комком шерсти в объятиях. С верой, что справлюсь со всем. И любовью, огромной, сильной. Любовью, которая горы свернет и тюремные решетки распахнет.
17
Я захожу в нашу квартиру, не чувствуя под собой ног. В голове шумит, перед глазами все плывет. Бросаю сумку в прихожей, на автомате разуваюсь. И наконец даю волю слезам.
Рыдания рвутся из груди, сотрясая все тело. Я сползаю по стене на пол, обхватываю колени руками. Вою в голос, давясь соплями и слюной. Мне так плохо, что хочется выть. Выть раненым зверем, которому вспороли живот.
Пять лет… Пять гребаных лет… Это же целая вечность! Как я проживу их без Игоря? Без моего любимого мужчины, без моей второй половинки? Да я с ума сойду от тоски и одиночества!
Всхлипываю, размазывая по лицу слезы. В памяти всплывает сегодняшний суд, равнодушные лица присяжных. Приговор, от которого волосы встали дыбом. Колония общего режима. Ни одной поблажки, ни одного смягчающего.
Я сидела, вцепившись пальцами в скамью. Смотрела, как наручники охватывают запястья Игоря. Как конвоиры тащат его прочь из зала. А в голове стучало набатом: "Этого не может быть! Это ошибка! Сейчас все закончится, рассеется
Но наваждение не проходило. Судья монотонно зачитывала обвинительный приговор. Зрители на галерке довольно перешептывались. А Игорь… Мой бедный любимый Игорь стоял бледный, с трясущимися губами. И лишь в самый последний момент обернулся. Поймал мой взгляд. И в его глазах плескалась такая мука, что впору было завыть в голос.
Сейчас я сижу на полу нашей маленькой прихожей и размазываю сопли по щекам. Душа словно вывернута наизнанку. Страшно, пусто, гадко. Все вокруг кажется картонным, ненастоящим. Таким мелким и незначительным по сравнению с бедой, что на нас обрушилась.
Из комнаты выходит Леопольд, трется о мои ноги. Смотрит огромными зелеными глазами, полными вселенской печали. Знает ведь, паршивец, что случилось что-то ужасное. Что его хозяина больше нет рядом.
Я хватаю кота, прижимаю к себе. Утыкаюсь мокрым от слез лицом в пушистый бок. И глухо, надрывно рыдаю, до колик, до икоты. Выплескиваю в громких всхлипах всю свою боль, все отчаяние.
— Лео, Лешенька, миленький, — шепчу я, судорожно гладя мохнатую спину. — Что же нам теперь делать, а? Как же мы одни, без него? Господи, за что? Почему именно с нами?
Кот терпеливо сносит тисканья, лишь подергивая ухом. Он все понимает. Чувствует мое состояние. Знает, что хозяйке сейчас как никогда нужна поддержка и утешение.
Не знаю, сколько я так сижу. Час, два? За окном сереет, сгущаются сумерки. В квартире становится темно и тихо. Лишь мое хриплое дыхание и мерное урчание Леопольда нарушают звенящую пустоту.
Голова раскалывается, горло саднит от плача. Я с трудом поднимаюсь, бреду на негнущихся ногах в спальню. Рушусь на неразобранную постель, тупо пялясь в стену. Мысли путаются, разбегаются как тараканы. Больно. Страшно. Муторно.
Надо бы поесть, собрать передачку Игорю. Или хотя бы в ванную сходить, умыться. Человеком себя почувствовать. Но сил нет даже пошевелиться. Только лежать и слушать гулкую, звенящую пустоту внутри.
Вспоминаю наши счастливые деньки с Игорем. Первое свидание, первый поцелуй. Как кружил меня на руках, смеясь и сверкая ясными глазами. Топил в своей любви, окутывал теплом и заботой.
И вот теперь его нет. Выдрали из моей жизни с мясом, оставив зияющую кровоточащую рану. Забрали, заперли за решетку. А я… Что я? Так и буду гнить в четырех стенах? Изводить себя горькими мыслями, купаться в жалости?
Нет! Хватит! Какого черта я развела нюни? Не за тем мы с Игорем через столько прошли, чтобы теперь сдаться! Вон Децл пел: "Надо жить ради того, кто живет ради тебя". Вот и я буду. Ради своего мужа. Ради нашей любви.
Я резко сажусь на постели, утираю слезы. Хватит рыданий! Нужно взять себя в руки. Составить четкий план, расписать каждый свой шаг. Визиты, передачки, звонки, письма. Статья в газету накатать, подключить общественность. Найти хорошего адвоката, в конце концов! Сидеть и жалеть себя — только время терять.