Бывшие. Я тебя верну
Шрифт:
– А можно я хоть с Мишкой…
– Нет, нельзя, – перебиваю его и захлопываю перед его носом дверь.
А там прислоняюсь спиной к полотну и, закрыв лицо руками, не могу сдержать слез.
Просто потому что был невероятно тяжелый день и я смертельно устала. Потому что он всколыхнул в памяти то, что я так сильно хотела забыть. Напомнил мне о моих ошибках. И о людях, которые предали меня. Отвернулись в самый тяжелый момент, заставив резко повзрослеть.
Я горжусь, что смогла отстоять свое право быть свободной, что научилась говорить "нет" и больше не бояться. Но какой ценой это все вышло. Какой ценой…
– Ма-ам, ты чего это? – в дверном проеме своей комнаты стоит Миша. – Ты плачешь? Тебя папа обидел?
Не обидел – жизнь сломал.
– Нет, все в порядке, – шмыгнув носом, вытираю тыльной стороной ладони предательские слезы. – В глаз что-то попало.
– Это он, я знаю. Ты всегда грустная, когда он приходит. Именно поэтому я его не люблю, он обижает тебя!
– Иди сюда, – притягиваю к себе ребенка и запускаю пальцы в темные вихры. – Не надо так. Он же… твой папа.
– Мне иногда кажется, что он мой ненастоящий папа, – доверительно шепчет Миша. – Потому что настоящие папы такие не бывают.
– Бывают, Миш, к сожалению. Папы разные бывают, – глажу его по голове и поражаюсь насколько развита у моего ребенка интуиция. – Ладно, пойдем съедим чего-нибудь, а потом спать. Мне утром опять на работу.
– Это мне снова у бабы Люды ночевать? – морщит носик. – Она храпит громко, и заставляет пить противное теплое молоко.
– Скажи спасибо, что у нас есть такая замечательная соседка, для которой ты как внук. Не знаю, что бы мы без нее делали. И я не буду ночевать на работе, не волнуйся, утром съезжу и сразу домой.
– И потом на батуты? – глаза сияют надеждой.
– И потом на батуты, – с улыбкой вздыхаю я, добавляя в мысленный список "важное" любыми способами сделать своего ребенка счастливым.
Часть 3
Утренняя беседа прошла напряженно. Борис Ильич, главврач нашей больницы, узнав об инциденте с операцией пришел в настоящую ярость. Досталось всем: и Татьяне Валентиновне, и Виталику, который ставил анестезию не получив разрешения высшего руководства, и даже медсестрам, которые просто делали то, что им сказали.
Но больше всех влетело, конечно, мне.
– Анна Руслановна, чем вы только думали? Вот чем? – боговал тучный мужчина, покрываясь красными пятнами гнева. – Вы не имели права проводить эту сложнейшую операцию одна. Да вам бы даже ассистировать ее не доверили!
– Но мужчина умирал… Мы же давали клятву! Татьяны Валентиновны не было на месте, кто-то должен был извлечь пулю.
– Полоумная мамаша потерпевшего решила написать министру здравоохранения! Чтобы вам выдали премию за спасение его сына. Подумайте только! Если там, – ткнул пальцем в небо, – просто узнают, что операцию проводил интерн, с работы вылетим все мы! Все, понимаете?
Конечно, он трясся не за мою шкуру – за свою. Приступая к операции я понимала, что сильно рискую, но не могла бросить мужчину с разрывом межреберных артерий умирать в ожидании квалифицированного доктора с опытом. Счет шел на секунды, и я даже не раздумывала. Просто делала то, чему учили. Внутренне тряслась как кролик перед удавом, сошло семь потов, но рука не дрогнула и он выжил! И скоро его переведут из реанимации в хирургическое отделение.
– Скажите спасибо, что я пообещал выписать премию вам сам, уговорил ее никому ничего не писать. Но каким трудом! Она буквально молиться на вас собиралась и даже хотела обратиться к самому президенту! Вы нас всех едва не угробили! А ваши коллеги? О них вы подумали?
– Лично я ни о чем не жалею, – отзвался Виталик. – Спасена жизнь, разве не это самое главное в нашей работе? Анна Руслановна большая молодец. Если бы все так относились к своим обязанностям, то смертность в больницах сократилась бы в разы.
– Поговори мне тут, заступник! – ударил кулаком по столу. – То, что у вас там шуры-муры не даёт вам права принимать такие катастрофические для всего отделения решения!
– О чем вы вообще? Какие еще шуры-муры? – возмущаюсь. – Виталий Алексеевич просто делал то, что должен был сделать.
– Все, вы точно меня в гроб загоните. Точно, – расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, повел мясистой шеей, а потом вцепился в графин с водой. – Я не могу оставить все как есть. Идите по домам, позже сообщу свое решение.
– Борис Ильич, может быть не стоит так строго… – попыталась вмешаться Татьяна Валентиновна. – Такого больше не повторится, я возьму молодежь под свой контроль.
– Вы уже взяли. Так, что я за четыре года до пенсии чуть с должности не улетел, – крякнул главврач, а потом махнул рукой на выход. – Всё, уходите все. Вечером сообщу, я сказал.
– Теперь уволит, – вздыхаю я, выходя за порог. – И хорошо если только это…
– Увы, такая вероятность есть, – шагает рядом заведующая отделением. – Я предупреждала. Говорила! Но кто ж меня слушал.
– И все равно я остаюсь при своем мнении. Я все сделала правильно!
– Полностью поддерживаю, – встает на мою сторону Виталик, и я одариваю его улыбкой благодарности.
Виталию Алексеевичу – тридцать один год, в этой больнице он трудится со дня выпуска из медицинского института и, не смотря на молодой возраст, на хорошем счету у руководства. Конечно, никаких "шур и мур" между нами нет, но я вижу, что он проявляет ко мне не совсем рабочий интерес. Каждая женщина видит, когда нравится мужчине. И он мне нравится тоже, правда, просто как интересный, умный и справедливый человек.
Ну что я могу с собой поделать, если сердце прочно забетонировано для новых отношений…
– Не расстраивайся, – подумав, выдает Татьяна Валентиновна, – если вдруг уволит, я знаю куда тебя пристроить. В первой городской Исаевска сейчас острая нехватка кадров – после смены главврача многие ушли из-за протеста, работать в прямом смысле некому. Да, обстановочка там так себе, но если выбора нет…
– Исаевск?
– Ну да. Близко же, всего тридцать километров от нас городок.