Бывший папа. Любовь не лечится
Шрифт:
– Вячеслав Никитич, – читаю его имя на бейджике. Стараюсь быть вежливой и уравновешенной, но голос предательски дрожит. – Я хочу выписаться и забрать предоплату. Как это можно сделать?
– Что? – сводит густые, посеребренные сединой брови к переносице. – Нет. Вы же только поступили.
– Это была ошибка, – уверенно произношу и выдавливаю из себя неестественную улыбку. – Спасибо вам за все. Извините, я передумала. Меня дома ждет четырехмесячный ребенок, я должна быть с ним.
Вместо того чтобы оставить меня в покое и отпустить, Вячеслав
– Думаю, вами руководит страх, но послушайте…
– Позовите главного! – строго чеканю, включая командный тон.
На удивление, мой приказ срабатывает лучше просьбы. Врач задумчиво кивает, поднимается с места и исчезает за дверью.
Минут десять спустя возвращается… Но уже не один…
Он приводит с собой мое прошлое, которое не забылось и не отболело. Выворачивает меня наизнанку, потрошит, как опытный маньяк. Впервые за все последнее время я не уверена, что выдержу. Не могу даже дышать.
«Назар», – слабо шевелю онемевшими губами.
Это галлюцинация. Я отключилась и опять вижу страшный сон. Бесконечный кошмар, от которого не избавиться и не скрыться.
Крохотная надежда, что мы сможем сделать вид, будто не знаем друг друга, и мирно расстаться, разбивается об его хлесткий, ледяной, пропитанный гневом вопрос:
– Сколько месяцев ребенку?
* * *
Наша зрительная сцепка причиняет острую боль и доводит меня до безумия. Хочу зажмуриться, но вместо этого смотрю на бывшего мужа широко распахнутыми глазами. Тело не подчиняется мне, будто парализовано полностью, от макушки до пальцев ног. По щекам градинками скатываются горячие слезы. Слова застревают в горле, царапая его изнутри и безжалостно раня шипами.
Я не готова к встрече с Назаром, тем более, при таких обстоятельствах. Мне казалось, он до сих пор заграницей. Где угодно, но только не здесь – в самой недорогой палате реабилитационного центра.
Не время и не место для признаний. Но, кажется, он и так все понял…
– Четыре месяца, если я правильно запомнил, что сказала Надежда, – невозмутимо бросает Вячеслав Никитич, с ободряющей улыбкой покосившись на меня. – Что-то не так, Назар Егорович? – переводит взгляд на застывшего в дверях Богданова.
Назар становится темнее грозовой тучи, хмуро сводит брови, прищуривает золотистые глаза, которые сейчас кажутся желтыми, как у демона. На дне зрачков, в гневном пламени читается немой укор: «Почему не сказала?» Слабо, чуть заметно качаю головой в ответ. Говорить внятно по-прежнему не могу. Я бы пожелала себе смерти в этот момент, но нельзя: я нужна сыну. Нашему сыну.
Смяв в руке бумаги, Богданов наклоняет голову, медленно изучая меня, будто видит впервые и не узнает. Останавливается на моих обездвиженных ногах, безвольно покоящихся на постели. Вздрагивает, словно просыпаясь. Меняется в лице. Вновь испытывает меня взглядом, только уже другим – снисходительным и наполненным жалостью. Такой вынести еще тяжелее.
– Та-ак, принимайте соседку, – раздается из коридора тяжелый голос медбрата. – Придержите дверь, – летит вдогонку, а в палату въезжает коляска с полусонной бабулей, колесом упирается Богданову в ногу, и он, очнувшись, поспешно уступает дорогу. – Извините, Назар Егорович.
– Палата двухместная, – произносит мой бывший не вопросительно, а, скорее, задумчиво. Осматривает помещение, провожает взглядом медбрата, заторможено наблюдает, как тот укладывает грузную, охающую пациентку на койку у противоположной стены.
На меня старается не смотреть, будто ему неприятно мое присутствие. И вся ситуация в целом. Не осуждаю его за это. Мне тоже плохо рядом с ним.
– Да, – отзывается Вячеслав Никитич незамедлительно. – Смирнова только сегодня поступила, путевка на две недели, – кивает на бабулю. Покосившись на мрачного Богданова, на всякий случай уточняет с виноватыми нотками: – Остальные палаты «Стандарт» на этаже заняты. Толька эта осталась.
– Я хотела бы выписаться, заодно и место у вас освободится, – рискую вклиниться в беседу, а меня окатывает волной негодования. – Мне надо… домой, – вовремя меняю формулировку, чтобы лишний раз не напоминать о ребенке.
Назар подходит к кровати, бросает историю болезни на тумбочку, а сам угрожающе нависает надо мной, припечатывая взглядом к постели.
Он так близко. Достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться и убедиться, что он реальный, из плоти и крови, а не иллюзия или один из моих снов. Я впускаю в себя его запах. У медиков он особый – с примесями лекарств, которые будто въелись в кожу. Однако у Назара это гармонично соединяется с его личным ароматом, морским и свежим. Говорят, если женщине нравится, как пахнет мужчина, значит, он ей подходит. Не врут…
С Богдановым у нас была идеальная совместимость. К сожалению, продлилось наше счастье недолго…
– Хорошо, Надежда, вставайте и уходите, – неожиданно заявляет он с каменным выражением лица. Обращается на вы. Как врач к пациентке, в привычной ему грубоватой манере.
– Я ведь… не могу, – на секунду теряюсь. За время разлуки отвыкла от его стиля общения.
– Значит, поговорим о выписке позже, – наклоняется ко мне, и я замираю, затаив дыхание. – Когда сможете самостоятельно ходить, – чеканит безапелляционно.
В нем просыпается специалист, непреклонный и целеустремленный. За годы практики он многих вылечил, но даже у безупречного доктора Богданова есть свои скелеты в шкафу, и я, скорее, пополню коллекцию, чем смогу выздороветь.
Собираюсь с духом, чтобы повторить просьбу и настоять на своем, но он вдруг тянет руку к моим ногам. Касается лодыжки, сжимает – и я непроизвольно дергаюсь.
– Почувствовала? – Назар напряженно косится на меня, моментально перейдя на ты. Продолжает ощупывать, без какой-либо интимной подоплеки, а машинально, с профессионализмом и знанием дела.