Бывший сын

Филипенко Саша

— Видишь, как бывает, бабуля, обманул нас Стасик. Говорил, что будет приходить к тебе, а сам уже знал, что не будет. А я, честно говоря, и не думал, что все так получится… Странно все это… Странно все, правда, ба… я вот тебе кое-что принес… смотри… у меня для тебя сюрприз… это наш магнитофон… помнишь? Я записал тебе этюд. Хочу чтоб ты послушала. Может и Стасян услышит, впрочем, я, наверное, не буду громко включать, там вон люди поминают. Я негромко включу, хорошо? Ты только не будь очень строга, я все-таки сам все вспоминаю, но

мне кажется, что теперь получается гораздо лучше. Во всяком случае, я стал сознательнее. Мне самому теперь нравится следить за тем, чтобы все было чисто, и за соединениями я слежу, и за переходами. Знаешь, ба, я никогда не думал, что когда-нибудь буду получать натуральное, физическое удовольствие от того, что пальцы ударяют по ставке, от того, что получается звук. Мне теперь так стыдно перед тобой за то, что я ленился… за то, что столького не понимал… Ну так что, послушаем?

Франциск нажал на выгоревший черный квадрат. На пленке смычок коснулся струны. Появился звук. Нота перетекла в ноту. Магнитофон воспроизводил, и Франциск комментировал собственное исполнение:

— Здесь, конечно, можно было бы сыграть и получше, а здесь, мне кажется, получилось неплохо.

Из-за ограды на Франциска смотрели люди. На несколько мгновений их заинтересовал молодой человек, который разговаривает с памятником под грустную музыку. Впрочем, ничего необычного в этом не было, на кладбище все говорили. Без музыки, конечно, но может парень сошел с ума? С кем не бывает? Нормальный человек, несомненно, музыку ставить не будет. Это не принято. У нормальных людей принято разрезать колбасу и выпивать у могилы, принято поминать с набитым ртом.

Франциск уходил, мелодия разлеталась над кладбищем. Красивая, ровная мелодия виолончели. Без фальши.

Возвратившись в город, Франциск решил зайти в новостное кафе. Он никогда не бывал здесь без Стаса, но теперь отчего-то решил рассказать официантам, что Стаса больше не будет.

Возле барной стойки рассчитывалась переводчица. Франциск сразу узнал ее. Она стояла так близко, что Циска пробрала дрожь. Свело живот. Франциск увидел морщинки у уголков глаз и понял, что никогда в жизни, по крайней мере в своей новой-новой жизни, не видел ничего красивее.

— Я очень долго хотел поговорить с вами, вы меня не помните?

— Помню, конечно…

— Вы уже уходите?

— Да… я расплатилась…

— Можно я провожу вас?

— Не думаю, что это доставит тебе удовольствие…

— Вы плохо водите?

— Нет, я езжу на метро.

— Тем лучше! Который сейчас час? Я тоже собирался в метро!

— Без пятнадцати шесть. Но ты же только что пришел…

— Ну и что? Приду в другой раз! Значит, можно я вас провожу?

— Пойдем…

— Я счастливый!

— Почему?

— А не знаю, просто счастливый сейчас очень.

— Ну пойдем, счастливый…

* * *

Взрыв на станции, названной в честь одной из революций, раздался в семнадцать пятьдесят пять. Предположительно в том месте, где Франциск должен был предложить переводчице встретиться еще раз. Взрывное устройство было самодельным и скорее всего радиоуправляемым. Его мощность составляла около пяти килограмм в тротиловом эквиваленте. Вероятно, оно было начинено рубленой арматурой, гвоздями 80 х 8 мм и металлическими шариками диаметром около полутора сантиметра. Быть может, Франциск не зашел на станцию, быть может, зашел, но успел попрощаться с любимой и покинуть станцию до того, как прозвучал взрыв, от которого над эскалатором обрушился металлический подвесной потолок и элементы декора…

Уже через несколько минут к станции прибыли первые пожарные расчеты и кареты скорой помощи. Движение на линии было перекрыто. На соседней «Площади мне не в моги» пассажиров не пропускали в метро. На месте происшествия начинали работу сотрудники МЧС. Президент Республики провел экстренное совещание по поводу чрезвычайного происшествия, после чего вместе с министром внутренних дел и своим семилетним сыном спустился на залитую кровью платформу, чтобы возложить цветы. 14 апреля метро заработало в обычном режиме…

…Спустя несколько месяцев молодой человек играл на виолончели. В стране германтов. В центре портового города. На улице. Всего в нескольких шагах от городской ратуши. Местные служители порядка не прогоняли его. Мелодия сливалась с доносящимися с реставрационных работ звуками, и от того становилась все более живой и настоящей. Время от времени этюд заглушала набирающая обороты дрель, но парень не обращал на это внимания и продолжал. Группа туристов из страны восходящего солнца с большим удовольствием фотографировала виолончелиста. Я смотрел на него и пытался понять: что может заставить человека выйти на улицу? Как должна сложиться его судьба? Что он должен пережить? Что должно случиться в его жизни и что, наоборот, не должно? Почему этот похожий на меня парень стал уличным музыкантом? В каком городе он родился? В какой школе учился? Я пытался представить, кем были его родители, была ли у него бабушка и хорошей ли женщиной она была, но мелодия закончилась, раздались аплодисменты…

Парень встал, поблагодарил слушателей, сложил пюпитр, стульчик и ушел. Я посмотрел ему вслед и включил плеер. И человек запел:

Раскажы, што з нашым класам? — Піша Павал з Тэль-Авіва. Цяжка выжыць гэтым часам, А тым болей — жыць шчасьліва…

Хельсинки, 2012