Ц-41. Из записок разведчика
Шрифт:
Вот этот «песенный сборник» я и должен был доставить в ставку Эгарда.
Все шло хорошо. Мне оставалось отобрать сведения только у одного агента — Хламовского. Он обосновался в самой дальней от главного партизанского штаба бригаде. И вот я пробрался туда. Разыскал склад боеприпасов, где пристроился Хламовский. Захожу в землянку командира, представляюсь:
— Артиллерийский техник Коршунов. Прибыл для оказания помощи, если в таковой нуждаетесь.
— Очень приятно! — поднялся мне навстречу бородатый, молодой еще человек.
Еще двое остались сидеть на нарах.
— Правда, пока был в плену, малость подзабыл свою специальность, но как-нибудь справлюсь, — добавил я, оглядываясь при этом по сторонам.
Эти слова были моим адресным паролем, на который в удобный момент должен был объявиться агент.
— Ничего, вспомнится, — протянул бородатый.
Один из сидящих на нарах беспокойно заерзал.
— Знакомьтесь, — взял меня бородач под руку. — Попов, начальник особого отдела.
Я отметил про себя отличную работу нашей разведки: уже успели сообщить из главного штаба.
— А это — Хламовский, старшина обоза, — указал командир на худощавого, пожилого человека.
Я похолодел. Передо мной сидел опытный провокатор немецкой разведки! Вот, где мы встретились с ним! Совсем не ожидал. А он — тем более.
Несколько лет назад, когда я находился во фронтовом тылу у немцев, меня не без основания заподозрили, что я — подставное лицо. Бросили в камеру, пытали. Я не сдавался и твердил, что душой и телом предан империи Гитлера. А этот тип, сидевший в одной со мной камере, напутствовал меня, чтобы я ничего не выдавал немцам, стойко держался перед палачами. И все твердил, что он тоже коммунист и умрет, но не предаст своих…
— Здравствуйте, товарищ Хламовский, — задержал я в своей руке его трясущуюся ладонь.
Он был бледен, как полотно, нижняя губа мелко дрожала. Горлом он делал глотательное движение, словно силясь проглотить подступающий комок. Но вот Хламовский овладел собой и даже улыбнулся:
— Очень приятно познакомиться!
…Вечером мы встретились. Он, конечно, понимал свое положение и откровенно сказал:
— К чему эта комедия с песнями? Лучше скажите: когда собираться на виселицу?
Я ответил, что это будет зависеть от него. Напишет песню — поживет, а откажется — может рыть себе могилу сейчас же.
И он трясущимися руками записал мне в блокнот слова популярной «Катюши».
Все эти «песни» мы по своему «обработали» в главном партизанском штабе. Осторожно извлекли из блокнота листочки, переписали их заново, удалили из них «неугодные» нам слова и тем исказили данные о партизанских отрядах. «Обработанные» таким образом песенки мы аккуратно пришпилили в блокнот — комар носа не подточит. И я отправился с зашитым в ватник «песенником» в шпионскую ставку фон Эгарда.
В ставке меня принял какой-то майор. Передал блокнотик для расшифровки и принялся расспрашивать о моих впечатлениях, о боевой жизни партизан в Карпатах. Внезапно зазвонил телефон. Майор взял трубку и помрачнел. Не успел он положить ее, как двое дюжих молодчиков завернули мне руки и поволокли в подвал…
Ах, как жаль, что мы не взяли сразу же Хламовского!
Несомненно, это он успел предупредить. А наши проморгали, плохо следили за ним.
А может я ошибаюсь?
Нет, не должно быть!
…Опять шаги. Кончаю, на сегодня хватит…
Петля в сарае…
…1943…
Недавно немного поцарапало. Лежу в партизанском лазарете.
Времени свободного уйма. Пользуюсь случаем и возобновляю свой дневник. Многое, очень многое припоминаю с трудом — некоторые детали память уже растеряла. Правда, не обо всем из моей новой профессии и писать можно. Я расстался с музыкой, оставил дирижерство и сделался… разведчиком.
Сейчас становится смешно, когда вспомнишь, как это случилось…
Зима. Полк выдохся на марше. Ребята едва добрались до теплых хат, как тут же свалились замертво. Изморились. Командир полка вызвал меня и приказал с двумя музыкантами нести дозор у перелеска, что в километре от деревни.
Заняли мы пост, сидим. Кругом тишина. Дремлют деревья. Месяц будто запутался в ветках сухой березы, висит над головой, подсматривает…
Вдруг слышу: справа снег поскрипывает. Толкаю бойца. Тот недоуменно пожимает плечами: мол, никого, как будто, нет. Прислушиваюсь снова — кто-то идет. Поднялся и осторожно направляюсь в сторону подозрительного шороха. И вдруг вижу: из кустов вышел человек и торопится в сторону деревни.
— Руки вверх! — кричу ему.
— Ты что, с ума спятил? — спокойно отвечает он мне по-русски. — «Руки вверх…» Так свои своих перестреляем, немцам никого не оставим…
— Руки вверх! — уже не так уверенно повторил я.
— Вот болван попался! — выругался он и смело направился прямо на меня. — Я те вот вмажу промеж глаз, будешь у меня знать!
Я оробел. Стою и не знаю, что делать. Не успел опомниться, как он метнулся на меня и одним ударом свалил в снег. С ужасом почувствовал я железные пальцы на своем горле.
Отчаянность положения мигом отрезвила меня. Я изо всей силы ударил ему коленом в низ живота. Он на секунду выпустил меня… И мы закружились в снегу.
Тем временем подбежали свои.
За поимку крупного шпиона командование объявило нам благодарность.
Спустя несколько недель мне удалось привести еще одного «языка» — немецкого офицера, — и я был награжден орденом Красной Звезды. С тех пор меня уже никто в полку не окликал шутливым «капельдудка», а все почтительно величали «специалистом по языкам».
Вскоре мне предложили принять взвод пешей разведки.
В 1942 году, когда я был уже начальником разведки полка, меня вызвали в штадив.
— Вы знаете нашу Спортсменку? — спросил меня человек в штатском.
Я утвердительно кивнул.
Это была сотрудница разведотдела штаба дивизии. Звали ее почему-то Спортсменкой. Мне дважды пришлось переводить ее через передний край. Вот и все, что, собственно, я знал о ней. Да, пожалуй, и едва ли кто другой знал о ней больше. Даже у всегда сдержанных разведчиков она слыла молчуньей.