Ц-5

Большаков Валерий Петрович

Спелое алое солнце встало над Люблино, зачерняя высотки, и пошло, пошло вскатываться в вышину, набираясь ярой желти — и тормоша лучами засонь. Валяться в такую погоду — грех.

Я встал первым — и тапки мои. Ванная с душем — в конце коридора…

Позавтракав в шумной компании физиков-математиков, первомайцы чинно спустились во двор. Вайткус поджидал нас, и времени на раскачку не дал.

— По машинам!

Пять минут спустя вереница авто, словно кортеж, проследовала к Парку Горького. Мы скромненько притулились на массовом поле, где нас уже поджидала

стайка журналюг с камерами и микрофонами. Целая вязка кабелей — хвост коробчатой передвижной телестудии «Магнолия» — извивалась по расчищенной от снега площадке.

«Дублерку» Славин стыдливо припрятал в тени передвижки, так что в фокус объективов попали мы одни — выпускники с фронтовиками, старые и малые. Вайткус попытался составить компанию капитану КГБ, но не тут-то было.

— Арсений Ромуальдович, — начал я со зловещим присвистом, — вы организовали?

— Етта… — замешкался Вайткус, слегка бурея. — Да просто знакомый у меня на студии «Юность». Вот я его и… того… привлек.

— Вот и давайте… того… на первый план! Арсений Ромуальдович Вайткус, — торжественно объявил я, — директор Центра НТТМ «Искра» и командор автопробега «Навстречу XXV съезду КПСС»!

Моложавый тележурналист, не по сезону затянутый в кожу, шмыгнул красным носом.

— Арсений Ромуальдович, — со вкусом произнес он, — расскажите телезрителям о деятельности вашего Центра.

Вайткус, с укоризной посматривая в мою сторону, приосанился.

— Наш Центр собрал талантливую молодежь, старшеклассников и студентов, объединенных общей целью — добиться того, чтобы все изделия, выпущенные в Советском Союзе, были признаны лучшими в мире…

Ромуальдыч увлекся, глазастые объективы гуляли по нашим лицам, по машинам, задерживаясь на «ЗиСе». Как по заказу, растаяли залетные тучки, и снова хлынуло солнце, избавляя от противной зябкости. Стали подтягиваться зрители. Уж как они, без сотовых и «вацапок», разносили инфу, не ясно, но вскоре гуляющий народ собрался плотным кордоном, почтительно окружив площадку по периметру.

И тут стали происходить события. Подкатили сразу три огромные, будто бы распластанные машины — два укороченных «утюга» «ЗиЛ»-117 с охраной, плюс приземистый «советский «каддилак» — 114-я модель. Телеоператоры растерялись, не зная, позволено ли им снимать прибытие ОВП. Но на всякий случай запечатлевали тайком — для истории.

Прикрепленные живо исполнили ритуальные маневры, и показался виновник переполоха — министр обороны Устинов. Дмитрий Федорович неторопливо приблизился к Арсению Ромуальдовичу и крепко, с размаху, пожал ему руку.

— Здорово, — прогудел он. — Что ж ты не позвонил, а? Совершенно случайно узнал, что ты здесь, да и когда — за завтраком!

— Етта… — развел Вайткус руками. — Тревожить большого человека…

— И как тебя только Марта твоя терпит, не понимаю, — проворчал Устинов. — Ну, докладывай.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии! — ухмыльнулся Ромуальдыч, и коварно выхватил меня со второго плана. — Знакомьтесь. Миша Гарин. Он по этим делам… Ну-у… Как минимум, полковник!

Министр обороны поправил папаху,

отчего в очках поблекли «зайчики».

— Докладывайте, товарищ полковник, — в рокочущем голосе Устинова не слыхать было шутейности, лишь в прищуре глаз угадывались смешливые огоньки.

— Лучше один раз увидеть, товарищ генерал армии, — улыбнулся я, по эстафете подзывая деда Егора со товарищи. Фронтовики несмело приблизились. — Перед вами офицеры, солдаты и сержанты, прошедшие всю войну, от Москвы до Берлина, а кое-кто и японцам жару давал. Вы ничего необычного в них не замечаете?

Министр приглянулся, пожимая плечами.

— Да нет… Здравия желаю, товарищи красноармейцы!

— Здравия желаем… тащ… министр обороны… — отпасовали деды.

— У них нет ног, Дмитрий Федорович, — ровным голосом сообщил я. — Ампутировали выше колена.

Тут Ефимов не сдержался.

— Тридцать лет! — воскликнул он дрожащим голосом. — Тридцать лет сиднем просидел, прям, как тот богатырь, как его… Илья Муромец! А теперь — вот!

Дед Егор сплясал что-то по мотивам «Яблочка».

— Без ног? — не веряще нахмурился Устинов.

Дед Егор молча задрал штанины, и толпа ахнула на тусклый блеск модулей.

— Во! — тоненько крикнул Скоков, двумя пальцами обжимая «ногу» выше колена — штанина собралась в жгут.

— Поразительно… — прогудел министр.

— Это модульные протезы, — сказал я со знанием дела. — И мы хотим, чтобы все наши фронтовики, потерявшие ноги на Великой Отечественной, получили вот такие модульники. Они это заслужили!

Наши захлопали, тут и зрители подключились.

— Я вас очень прошу, Дмитрий Федорович, порадейте за инвалидов! Хватит и одного цеха при авиазаводе, где и титан найдется, и углепластик, и толковые слесари. Понимаю прекрасно — лишние хлопоты, зато к тысячам старых бойцов вернется счастье ходить!

— Похлопочу, — добродушно буркнул министр, и уважительно пожал мне руку. — Ромуальдыч, свяжешься со мной. Лады? А вас, — он блеснул очками на гавриков и гавриц, — приглашаю на открытие партсъезда!

Устинов будто бы не замечал бликовавших объективов, а журналисты кружили вокруг, как осы над медом, снимая все подряд с упоеньем истинных ценителей — явились на выставку детского рисунка, а угодили на вернисаж Пикассо!

Остывая, я проводил глазами отъезжавшие «ЗиЛы», и прошелся по влажнеющему снежку. Пригревает…

Зрительское «оцепление» распалось — люди облепили чудеса автотюнинга, судили, то ли оценивая, то ли прицениваясь, громко восхищались или молча качали головами, крутились вокруг ветеранов или наших девчонок — по интересам. Подставляя лицо солнцу, я благодушествовал, жмурясь в релаксе.

— Здравствуй.

Можно сколь угодно долго повторять «не люблю», но стоит однажды услышать голос «бывшей» — и сердце даст сбой. Я медленно обернулся.

Передо мной стояла Инна. В финской дубленке, во французских сапожках, модных — на платформе… Одета и обута шикарно, но я не сразу узнал недавнюю фантазерку, готовую изумляться причудливому разбегу жилок на крылышке стрекозы.