Цацики и любовь
Шрифт:
— Почему? — спросил Цацики.
— Потому что оливковые деревья будут всегда стоять, где стоят, и напоминать вам, кто вы и откуда, — ответил дедушка Димитрис. — В жизни так легко сбиться с пути, особенно вам, рожденным далеко от Агиос Аммоса.
Элена и Цацики торжественно пожали дедушке руку и поклялись, что после их смерти оливковые деревья унаследуют их внуки.
— Спасибо, — сказал дедушка. — Тогда я могу спокойно умереть.
— Тебе не страшно умирать? — не удержался Цацики.
— Нет, Цацики, не страшно, но расставаться
Цацики с Эленой вышли и сели на лестнице у входа в таверну. Сегодня она была закрыта.
— Хочешь колы? — спросила Элена.
— Да, спасибо, — сказал Цацики.
Здорово иметь бабушку, которая содержит таверну. Всегда найдется, чем утолить жажду.
— Надо же, — сказал Цацики. — Ни с того ни с сего у меня появилась целая оливковая роща.
— Пол рощи, — поправила его Элена.
— Мы что, теперь богачи?
— Наверное.
— Хотя я не люблю оливки.
— Значит, будешь делать из своих оливковое масло, — сказала Элена. — Пошли, попросим Георгиоса свозить нас туда.
— А разве нам можно туда одним? — усомнился Цацики.
— Конечно. К тому же они ничего не заметят. Они же всё время у Димитриса. А я не могу — мне слишком тяжело там находиться.
— Мне тоже, — ответил Цацики. — Я там задыхаюсь.
Крышка гроба
Странно, что греков так много, размышлял Цацики. Дома, в Швеции, надо надевать шлем, когда катаешься на велосипеде, ремень безопасности — когда едешь в автомобиле, и спасательный жилет — когда сидишь в лодке. Иначе можно умереть, ну или почти умереть.
В Греции жизнь, похоже, не была такой опасной. В машинах здесь никто не пристегивался. Шлем не надевали, даже мчась по извилистым горным дорожкам на скутере. Волосы развевались на ветру. Это было прекрасно. В нос бил сладкий запах лета, тимьяна и цветов миндального дерева. Ветер свободы.
Если бы Мамаша увидела сейчас Цацики, ее бы, наверное, хватил удар. А что, иногда совсем неплохо оказаться в сотнях миль от своей мамы. Цацики не выдержал и издал вопль счастья. Костас, друг Георгиоса, который вез Цацики, вздрогнул, скутер вильнул в сторону и чуть не съехал с дороги.
— Crazy boy [3] ! — заорал он.
— Yes! I’m crazy! — радостно вопил Цацики. — Crazy! Crazy [4] !
3
Сумасшедший
Да, он шведский крейзи-бой, владеющий половиной оливковой рощи. Они попробовали сосчитать деревья. Цацики дошел до девяноста семи, Элена — до ста восьми. Только она, скорее всего, сбилась, потому что Георгиос все время ее целовал.
Вокруг каждого ствола была обвязана черная сетка. Ее расстилали на земле во время сбора оливок, как рассказал им Костас. Он, похоже, всё знал про оливки. Теперь Цацики придется многому научиться.
Элена ничему учиться не собиралась. Она считала, что они просто будут получать деньги, и всё.
Цацики задумался. Ведь дедушка не то имел в виду, к тому же Цацики бы с удовольствием поучаствовал в сборе урожая. Надо спросить Мамашу, нельзя ли на время отпроситься из школы и приехать сюда собирать оливки.
Когда они вернулись в деревню, Костас и Георгиос остановились, не доезжая до таверны. Элена не хотела, чтобы ее родители видели, что она была с ними.
— Спасибо, — сказала она Георгиосу и улыбнулась.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но делать это в деревне, где их могли увидеть, было нельзя.
— Спасибо, — поблагодарил Цацики Костаса. — Мне очень понравилось.
— Ясас, — крикнули на прощание парни и укатили, подняв за собой клубы пыли.
Подойдя к дому, Элена схватила Цацики за локоть.
— Он умер, — проговорила она.
— Откуда ты знаешь?
— Ты что, не видишь крышку гроба?
— Вижу, — ответил Цацики, уставившись на коричневую крышку, прислоненную к двери.
— Не знаю, как у вас в Швеции, но здесь, когда кто-нибудь умирает, у дверей ставят крышку гроба.
— Ага, — сказал Цацики и вдруг почувствовал, что, несмотря на жару, его знобит. Волоски на руках встали дыбом. Там, внутри, лежал его дедушка — мертвый, хотя только что он был жив. Как такое поймешь?
Подошли какие-то женщины, одетые в черное. Они покачали головами и, прежде чем войти в дом, перекрестились. Элена пошла за ними. Но Цацики остался стоять, не в силах пошевелиться.
У него не хватало смелости войти. Он не хотел верить, что дедушка умер, но ведь мог и не верить, раз не видел это собственными глазами.
— Да, он умер, — сказала Элена, вернувшись к нему. — По-моему, так лучше. Лучше уж умереть, чем так мучиться… Все плачут, больше всех мама и бабушка, тетушки сейчас будут его одевать. Думаешь, со мной что-то не так, раз я не плачу?
Элена озабоченно посмотрела на Цацики.
Наверное, с Цацики тоже что-то было не так, потому что плакать он тоже не мог. Внутри у него было совершенно пусто. Он ничего не чувствовал.
Пожалуйста, проснись!