Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
— Теперь не служит, — угрюмо выговорил Тюменев. — Тимофеев отчего-то порешил, будто Максимка мало золота ему привез от кизылбашцев. Без всякой награды за дальнее хождение согнал со службы. Теперь Максимка у рыбного откупщика за малую плату работает.
— Ништо-о, даст Бог, доберется Степан Тимофеевич и до откупщиков и промысловиков… Как и по другим городам, суд праведный учинит, где приговор вершился волей всего народа… — и Никита непроизвольно почувствовал, как от возбуждения будто закаменел шрам на щеке. Вспомнил Самару, Аннушку Хомутову и вопящего воеводу Алфимова, когда, накинув на голову мешок и напихав туда камней, его подняли
— Кликну Максимку, как из караула буду возвращаться, — негромко сказал Тюменев, видя, что Никита, что-то вспомнив, неожиданно сменился в лице. — А Ермолайку сей же час непременно подыму и к вам пошлю без мешкотни.
Утро под Синбирском началось новым боем. Войско Степана Тимофеевича Разина сблизилось с полками воеводы Борятинского, и сражение началось в поле, вдали от пушек острога и кремля…
Никита Кузнецов и Игнат Говорухин, по сумеречной еще рани отпустив Ермолайку разносить по острогу атамановы письма, сами замешались в довольно пестрой толпе стрельцов, детей боярских, поместных дворян из ближних сел, и деревень, и городков засечной черты. В разномастной толпе они продирались вдоль северного частокола. На валу оружных людей стрелецкий голова Жуков наставил тесно, Никита сосчитал, и получилось, что на каждой сажени по восьми человек!
— Зрите, братцы, началось! — первыми закричали стрельцы с наугольной башни, ближней к волжскому берегу.
— Двинулись казаки от своего стана-а! Эх, жаль, нас там нету! — кричал стрелец, а поди разберись, на чьей стороне хотел бы он быть в том поле?
Сотни голов высунулись поверх заостренных столбов частокола. И каждый с затаенной тревогой гадал, чей верх будет сегодня. Одни тайно молились за атамана понизовой вольницы, другие крестились, призывая Господа покарать самой страшной карой набеглых с Дона казаков.
Никита, подражая другим детям боярским, трижды перекрестился, громко проговорил:
— Даруй, Боже, победу праведному оружию!
Ближние стрельцы покосились на него с явным удивлением, дети боярские и поместные дворяне — с настороженностью: полагалось говорить «победу государеву воинству». Это и надо было Никите — посеять хоть малое зернышко недоумения, и он повторил:
— Молитесь, братцы, за победу праведного оружия!
На это вроде бы и возразить нечего, все вновь обратили глаза к полю.
В лучах едва поднявшегося солнца тысячи казаков, стрельцов, посадских и прочей волжской вольницы со знаменами, с барабанным боем, под гудение сотен боевых дудок двинулись на рейтарские полки. На сходе обе стороны открыли сильный ружейный огонь. Рейтары в конном строю ринулись было в сабельную сечу, но атаман Разин устроил им ловушку — стрелецкие ряды отхлынули в стороны, словно бы испугавшись конницы, а там стояли изготовленные к стрельбе пушки, за ночь поднятые со стругов.
— Воевода-а, остереги-ись! — закричал недуром поблизости от Никиты и Игната один из детей боярских, потом вскинул ружье и выстрелил в сторону казацкого войска. Но разве за такой далью воевода услыхал бы предостерегающий крик? Да и поздно было — конница летела во весь мах, ее словом не остановить уже…
Залп разинской артиллерии получился отменный! Никита едва не заголосил в возбужденной радости «ура-а!», видя, как закувыркались рейтарские кони, как отхлынули с левого фланга воеводского войска несколько сот всадников, едва на них, выставив копья, с гиканьем устремились отчаянные и бывалые донские и запорожские казаки. Настигли, сшиблись, завертелись друг вокруг дружки, тут и там густо возникали бело-серые дымочки пистольных выстрелов, над полем сражения, словно над диким ковыльным морем, сверкали тонкие серебристые искорки — это взлетали и опускались на чьи-то головы почти неразличимые от скорости сабли…
— Князь воевода Милославский из кремля выслал подмогу воеводе Борятинскому! — послышался хрипловатый обрадованный выкрик за их спинами. У атамановых посланцев тревожно стукнули сердца: теперь бой станет для казаков намного труднее!
— Московские стрельцы полковника Бухвостова пошли! То-то воры завертятся, как на горячей сковородке!
— Эх, теперь бы тому Бухвостову да под хвост из острожских пушек ударить! — прошептал Никита Игнату, склонив голову к плечу товарища. — Я уже добрый десяток листков между стрельцами обронил, пока мы продирались по валу.
— А я видел мельком Тимошку Лосева, он мне знак добрый подал. С Ермолайкой шли вместе. Знать, дело потихоньку делается. Чу, позрим в поле. Дайте, братцы, выглянуть, каково там? — Игнат придвинулся к частоколу, рядом втиснулся и Никита.
А по всему городскому валу снова разноголосые крики, оханье и проклятия. Никита с Игнатом кое-как изловчились и втерлись между посадским и стрельцом.
— Эх, славно как бьются! — воскликнул Игнат Говорухин и взмахнул над лохматой головой шапкой, зажатой в руке, а за кого радеет, поди узнай! — Под Самарой нам такого сражения не довелось увидеть, потому как самаряне город отдали без кровопролития. — И опять поди разберись, осуждает ли человек самарян, нахваливает ли? Посадский глянул настороженно, признал его за дитя боярское.
— Что бежал-то из своей Самары? Воеводу своего бросил, службу бросил? Думаешь, здесь за спинами наших стрельцов отсидеться? Зря думаешь… — и осекся на полуслове.
«Ай да молодец, посадский!» — едва не вслух похвалил его Никита, видя, что посадский раздраженно отвернулся от Игната, опасаясь, не лишнего ли сказал. Никита сам продолжил удачно начатый разговор:
— Не знаю вашего воеводу, братцы, облыжно говорить не буду… А супротив нашего Алфимова не только городские и посадские с гулящими поднялись, но и стрельцы, да еще и со своими сотниками! Он, пакостник, — ввернул-таки Никита словцо позлее, — у тамошнего сотника Хомутова, пока тот с стрельцами ходил на Понизовье к Саратову, женку пытался ссильничать. Та не далась, так он ее кинжалом заколол до смерти! — Сделав небольшую паузу, давая время осмыслить то, что сказал, Никита продолжил, не притишая голоса: — Ну, стрельцы, вестимо, и взялись за бердыши, взъярились на душегуба. Тут и прочие вины перед народом припомнили, спустили воеводу охладиться на волжский стрежень… Вот так у нас было, братцы!
— Надо же, тать придорожный, — проворчал соседний стрелец, рябоватый, с настороженными светло-желтыми глазами. И лицо какое-то с желтизной, словно ремесло этого стрельца связано с красками.
— Хотя и грех о покойнике худо говорить, — добавил Никита, — однако самарские стрельцы по древнему закону кровной мести поступили… Неужто за такого воеводу кто свою голову станет подставлять под казацкую саблю? Вот и разделились — стрельцы и горожане теперь у Стеньки Разина, а мы с другом к вашему воеводе прибежали… Ежели имеете каких знакомцев в Самаре, может быть, и увидите их, каких на валу, каких в поле.