Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
Вошел в каюту, скинул кафтан для роздыха телу, решив мыслями наедине раскинуть. Невольно подумал, вспомнив слова Никиты и Митьки: «Вот тако же и верные ученики клялись Иисусу Христу стоять и умереть заедино… А еще петух и трижды не прокричал, как они его оставили, отреклись! Поживем, други, увидим, что да как сложится, и кто на что из нас годен в тяжкую минуту… Бывает пир, но бывает и тяжкое похмелье…»
…Саратовский воевода Кузьма Лутохин ошибся, говоря, что и две недели не минет, как грянет на город ураган с Понизовья: он грянул под Саратов к середине августа, из-за того, что войско задержалось в Астрахани на целый месяц. Двадцатого июля 1670
Из Царицына Степан Разин отправил отряд с братом Фролом во главе в верховья Дона поднимать мужиков в пограничных уездах. Отряд атамана Алексея Черкашенина пошел по Северному Донцу на Украину, а двухтысячный отряд атамана Гаврилова возвращался в Черкасск, чтобы держать в страхе притаившуюся, словно змея в соломе, казацкую старшину.
Седьмого августа 1670 года Степан Разин выступил из Царицына, его передовой отряд без труда взял Камышин. Здешнего воеводу Ефима Панова, пощадив за обещание служить казацкому войску, взяли на струг гребцом. А 14 августа…
В то свежее, но все еще по-летнему теплое утро Митька Самара и Еремка Потапов, отпущенные сотником на посад в лавку за солью для общего котла, нечаянно натолкнулись на шумную толпу. В центре площади высился, взобравшись на кем-то подкаченную бочку, солидного роста посадский, с черной короткой бородой, порывистый в движениях, смелый взглядом голубых глаз и со злостью говоривший зычным голосом, чтобы толпа могла уловить каждое слово:
— Послан я к вам, братья, с прелестным письмом от атамана Степана Тимофеевича, в коем письме он кличет-созывает всех вас в свое казацкое войско вольными казаками! А чтоб ненавистных стрелецких командиров, да воеводу, да лихоимцев — приказных людишек хватать и награждать всякого по заслугам!
Митька оторопел: средь бела дня, не страшась ни воеводских, ни Лаговчина Василия ярыжек, ни московских стрельцов, да такие-то речи! Он тронул пожилого посадского за локоть, спросил:
— Скажи, мил человек, кто этот, который ведет речь от атамана? Ваш житель альбо пришлый без страха?
— Вот так спрос, стрелец! — Посадский, с лицом остреньким и хитрым, словно у нашкодившего лиса, подмигнул Митьке, охотно пояснил: — Аль не признал Ивашку Барыша? Того, что от воеводы сбежал с вашим Говорухиным! А ныне вот поутру примчал в легком челне с десятью казаками — да вон они стоят, поближе к воротной башне, чтоб ярыжки из кремля не выскочили! — впереди несметного атаманова войска!
— Вона-а что! — с удивлением откликнулся на это известие Митька Самара. — Ну, тогда и глупому телку по уму, отчего матка мычит «му-у». Стало быть, у вас уже началось…
Посадский охотно подхватил шутку, снова подмигнул Митьке, будто и сам в главных заводчиках бунта состоял:
— Позрим теперь, как воевода замычит! А с ним заедино и от московских бояр доглядчик Васька Лаговчин. То-то ранее смело шарил по городу да людей к правежу таскал! Лихо нам было — плату брали на содержание тюремных целовальников да нас же по всяким оговорам, чтоб подношение выбить пощедрее, и кнутами секли те целовальники, воеводой подученные! Ужо теперь загнут тутошним петухам головы под крылышки. Будя, накукарекались досыта, пора и в суп лететь!
Митька, соглашаясь с посадским, мотнул бородой, расплатился с купцом за три фунта соли, потянул Еремку Потапова за рукав кафтана. Еремка, как дитя, улыбаясь широким, оспой порченным лицом, глядел на растущую на площади толпу — к посадским уже набежали и здешние стрельцы в малиновых кафтанах.
— Пошли, Ерема, пошли, — заторопил Митька медлительного Потапова. — Тут еще и полчаса не минет, как заварится такой бунт, что лучше не мельтешить перед разъяренным быком нашими красными кафтанами! Пущай сами разбираются, кто, кому, за что и когда задолжал! Оно конечно, — рассуждал Митька, шагая посадской улицей в сторону берега, — все мы дети одного прародителя Адама, он некогда согрешил, а мы и по сию пору за то грешное дело расплачиваемся…
— Я и сам вижу, — торопился Еремка Потапов, широко вышагивая за сутулым Митькой. — Дело нешуточное затевается. А расправы нет скорее, как кулаком по шее. По чужой бить — сердцу утеха, да свою подставлять — здоровью помеха! Бежим-ка шустрее! Вона, уже и бердышами, стращая, над шапками машут!
Возвратясь на струг, Митька Самара прошел в каюту сотника, где сидели без кафтанов, в одних рубахах оба пятидесятника.
— Что стряслось? — сразу же смекнул по виду десятника Михаил Хомутов. — В городе неспокойно? Аль на вас кинулись?
Митька сказал о возвращении в Саратов бежавшего из-под стражи Ивашки Барыша, о том, как призывал Барыш к бунту и читал посадским прелестное письмо от атамана Разина.
— Быть нынче бунту, а завтра, не позднее утра, и сам Степан Тимофеевич нагрянет. Что делать станем? — спросил Митька Самара и обвел пытливым взглядом друзей и стрелецких командиров: им не только о себе думать, но и за подчиненных брать на душу ответственность!
— Поначалу посоветуемся со стрелецким головою Давыдовым, как он порешит. А потом и сами думать учнем, — ответил Михаил Хомутов, накинул кафтан, вышел из каюты и через соседний струг позвал к себе второго сотника Пастухова:
— Иди сюда, Михайла! Новости из города получены!
— Иду, — отозвался с носа своего струга Пастухов и, размахивая руками, чтобы не свалиться, по шатким доскам перешел со струга на струг. — Я и сам гляжу: беготня какая-то на посаде, а с чего всполошились — не возьму в толк…
Сотники скрылись в каюте и были там не менее получаса, от Митьки Самары и от впечатлительного Еремки Потапова стрельцы знали — Степан Разин на подходе! Эту новость стали кричать дальше, по всем стругам:
— Братцы-ы, слыхали? Объявился на чертей гром!
— А что такое? — спрашивали издали.
— Как — что? Атаман Разин к нам близится! Нынче к ночи, сказывают, будет здесь. Своего посыльщика Ивашку Барыша в город прислал!
— Да чего ж посыльщика-то? — спрашивали дальние, как будто здесь знали все доподлинно. — Пошто сам мешкает? От свечи тараканы по щелям расползтись могут!
— Да к тому, чтоб тутошние стрельцы да посадские к нему склонились и город без боя сдали! — высказал свои соображения Митька Самара. — И чтоб черный люд не пугать нечаянно! Про него воеводами да попами много всякой скверны сбрехано! А Ивашка Барыш его прелестное письмо на площади прокричал громогласно!