Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
— Должно, чешутся у саратовцев кулаки на своего воеводу и приказных, — кивнул головой Аникей Хомуцкий. — А вот чего так лютуют — не возьму в толк? Воевода, похоже, нравом кроток, не чета князю Прозоровскому альбо нашему Алфимову!
— А с того лютуют, что не зря здесь сидит Васька Лаговчин от приказа Тайных дел да за всем Понизовьем грозным оком чрез своих доверенных ярыжек догляд ведет! Немало теперь в городе обывателей, кто у него на правеже побывал, кто по вине какой, а кто и по злому навету безвинные муки принял. Вот и ждут своего часа поквитаться…
— У воеводы все узнаем, — прервал пятидесятника Михаил Хомутов. — Ба-а, а ворота на запоре отчего?
Они
— Что средь бела дня на запорах сидите? — сурово спросил стрелецкий голова Тимофей Давыдов, недовольно топорща длинные усы. — От кого хоронитесь?
Пожилой стрелец не без ехидства в голосе и с лукавой усмешкой на морщинистом, заросшем рыжевато-желтым волосом лице отозвался на спрос стрелецкого головы:
— Наш воевода-батюшка боится сквозняку от жаркого низового ветра, стало быть, оттого и не велит ворота держать нараспашку, под стать дверям питейного дома!
Михаил Хомутов хохотнул, шутливо ткнул стрельца пальцем в грудь и сказал:
— Бережлив ваш воевода, то похвально… Да шалый ветер и через частокол может перемахнуть в кремль. Тогда что же, а?
— Пущай себе перемахивает. — Страж беспечно крутнул рукой над шапкой. — Нашего брата-стрельца в Саратове не дюже много, даже и с вами вместе… Так что некому его будет тамо ловить.
— Ну и дела-а, — Марк Портомоин, чертыхнувшись, озабоченно тряхнул головой, словно сгоняя дурной сон с глаз прочь. — И с такими-то стражами воевода думает оборонять город? Уж лучше сразу, напившись до бесчувствия, с камнем в воду, чем ждать рокового часа…
У приказной избы еще караул из четырех стрельцов с ружьями за спиной и с бердышами в руках. Прибывших командиров впустили без расспросов, сказав лишь, что воевода закрылся у себя с дьяком Львом Савлуковым и никого не принимает ввиду великой важности дела, которое они там вдвоем обсуждают.
— Да и мы не с тыквенными семечками в приказную избу лезем! — невесело сказал на это Давыдов и, видя нерешительность стражей, своей волей прошел с командирами в прихожую залу, где теснились приказные подьячие и писаря, ухватил одного из них тяжелой рукой за плечо, поднял с лавки. — Торкнись к воеводе и скажи, что стрелецкие командиры к нему пришли, важно!
На робкий стук подьячего, повторенный по суровому приказу стрелецкого головы, из-за прикрытой двери выглянул дьяк Вертидуб, увидел нежданных гостей, вскинул в удивлении длинные густые брови и под стать филину из дупла гукнул:
— Откель вы?
Не успел Тимофей Давыдов слово молвить, как Аникей Хомуцкий, озлясь на дьяков глупый спрос, выдал ему в ответ не совсем ласковое:
— С того свету, аль не видишь? За тобой самим дьяволом посланы! Собирайся, дьяк!
Савлуков сморгнул, зыркнул на приказных — не корчит ли кто плутовскую рожу в насмешке да в радости над ним? — сделал вид, будто не обиделся на резкие слова, сказал примирительно:
— Эк, горяч ты, стрелец! Поостынь малость опосля дьявольской-то сковородки! Воевода через минуту-две освободится.
Стрелецкие командиры присели на длинной лавке вдоль стены. И в самом деле, через пару минут из воеводской комнаты вышли три юрких молодца, прошмыгнули мимо и пропали за дверью. Кузьма Лутохин пригласил к себе стрельцов, пожал всем руки, спросил о калмыцких делах. Узнав от Давыдова, что со степняками был бой близ устья Иргиза и что после того боя те перекинулись-таки на правый берег, воевода, к удивлению стрелецких командиров, повеселел лицом и даже руки потер.
— Ну и пусть там себе гуляют, от нас подалее. Домой не иначе под Царицыном будут возвращаться, даст Бог, налетят на разбойных казаков Стеньки Разина и поколотят друг дружку как следует… Чем людишки саратовские озабочены? Приметили, да? Скажу, скажу, стрелецкие командиры, — и воевода зашарил руками по столу, что-то разыскивая в ящике. — Надобно это и вам знать! Да предостережение иметь от воровской заразы промеж ваших стрельцов! Дьяк, куда ты сунул воровского атамана прелестное письмо? Только что в ящике лежало.
Саданув о косяк правым плечом, дьяк Лев Савлуков влез в боковую комнатку, смежную с воеводской горницей, с порога дотянулся до малого стола у окошка, взял какую-то бумагу. Вернувшись в кабинет, раскрыл ее во всю длину, загудел басом:
— «Ко всем казакам, волжским и яицким, и всему народу донской атаман Степан Тимофеевич Разин с есаулами и с войском поклон посылает…»
— Стой, дьяк, стой! Дай сюда! — подскочил к огромному дьяку обеспокоенный воевода и выхватил из его рук злосчастное письмо. — Гудишь, аки новгородский вечевой колокол! Того и гляди, сбегутся воровские соумышленники на твой зов… И без того хлопот полон рот. Сам прочту далее. — Воевода, принизив негромкий голос, зачитал воззвание Степана Разина к народу: — «Сколь можно боярской да старшинской неправды терпеть и жить у богатых в басурманской неволе! Пришла пора всем миром встать на старшинскую неправду по всей казацкой земле да и по всем городам понизовым согнать воевод и добрый казацкий уряд на правде поставить!» — Прервав страшное чтение, перекрестился, внимательно посмотрел на тихо сидящих стрелецких командиров и, взывая к сочувствию, сказал с какой-то полудетской обидой в голосе: — Каков вор, этот Стенька, а? Велит по городам сгонять воевод, будто он сам нас, а не великий государь и царь к службе поставил!
«… Так и надо было службу править по совести и по государеву велению, а не злопакостить людям и не понуждать округ себя к мздоимству…» — вертелось на языке у Михаила Хомутова, но стерпел: не пришло еще время таким словам.
Воевода, не дождавшись от стрелецких командиров сочувственных слов, воткнул взгляд в бумагу:
— «А правда наша казацкая — Божья правда. Жить вам по воле, чтоб всякий всякому ровен. И вы бы, всякий простой понизовой люд, кому от бояр тесно, брали б ружья да шли ко мне, атаману Степану Разину, а у нас в обиде никто не будет и всякому по заслугам. А вы бы в своих городах воевод, да с ними приказных собак побивали. А стрельцам… — воевода кинул пытливый взгляд и на стрелецких командиров и, с особым при этом ударении в наиболее страшных местах, дочитал: —… А стрельцам всех начальных людей — голов и сотников — вешать да между себя кого похотят обирать атаманами. Да и посадскому понизовому люду сотнями обирать атаманов и есаулов, кто люб, и жить по-казацки».
Воевода, не оглядываясь — он смотрел на стрелецкого голову Давыдова, по нему проверял, каково ратным людям от воровского письма? — протянул бумагу дьяку, тот принял и отнес подальше от пронырливых глаз подьячих и писарчуков.
— Ну, какова… заупокойная молитва всем нам? — спросил Кузьма Лутохин, губы искривив в принужденной улыбке. — Щедр донской воровской атаман, всем сестричкам по колечку роздал, никого не обидел! — Не владея собой, Лутохин забегал по кабинету, то сцепляя руки на груди, то забрасывая их за спину.