Царь Гильгамеш
Шрифт:
Гонец, точно осел, с которого срезали вьюк, помчался. Точно молодой степной осел, резвый и быстрый, он скачет, лицо свое к туче поднимает.
2-го дня месяца симана, в полуденный час, туча светлой пыли поднялась над холмом напротив главных ворот Баб-Аллона. Перевалила вершину и встала в полуполете стрелы от городских стен, клубясь и посверкивая ослепительными молниями шлемов.
Апасуд поднял копье с конским хвостом белого цвета — старинный знак, еще до Исхода обозначавший победу. Он ехал бок о бок с братом в голове войска. Младшие офицеры тут же остановили передний отряд пеших копейщиков. «Сто-о-о-ой!» — прокатилось по бесконечной веревке армии из конца в конец. Пешцы, шеренга за шеренгой, смирили усталый шаг, конники придержали лошадей, колеса обозных телег перестали скрипеть. Грязные тряпки, до половины закрывавшие лица победителей, обрели неподвижность. На время пяти ударов сердца тишина плыла над войском. Один только шепот дорожной пыли, оседающей на серые лица, на шлемы, одежду и оружие…
Бал-Гаммаст, несообразно величию момента, подумал: «Хорошо бы замостить все-таки главные дороги, как мечтал еще прадедушка, государь Кан II Хитрец. А то в сушь — пыль, в дожди — грязь… Надо подсказать братцу, пускай займется. Пора».
Городская стража, глядевшая с башен столицы на царское войско, давно знала, как и все жители баб-аллонские, о победе над мятежным Полднем державы. Царица Лиллу, ныне жена покойника, два дня колебалась: чего должно быть больше, когда вернется войско, — праздника или траура? Воистину, великая победа. Мятеж, на протяжении семи лун, еще с месяца уллулт, царственно колосившийся по всей благословенной земле Алларуад, благодарение Творцу, сжат и обмолочен. Урожая голов довольно для успокоения страны. Но как мало вернулось победителей! Горький чад потерь осел в городах и селениях. И государь погиб… Так горевать или веселиться?
Бал-Гаммаст припомнил: однажды армия царя Уггал-Банада I — а знали его больше по прозвищу Львиная Грива — вернулась из похода на дальнюю Полночь, оставив там четырех солдат из каждых пяти. В обратный путь вел ее мертвец. Труп царя ехал впереди войска на повозке, запряженной ослами. Но и тогда земля Алларуад одолела, и все полночное приграничье очистилось от очередной кочевой орды… Задумывался ли кто-нибудь в ту пору, как встретить победителей? Нет. Венки из трав и цветов были на головах у воинов из первого отряда, входившего в город, и бабаллонцы славший храбрецов, лили им под ноги вино, бросали на дорогу ячменные лепешки…
«Столько времени прошло с тех пор! Как видно, веселье обмелело в Царстве…» — размышлял царевич, глядя на створки воршу медленно расходившиеся в стороны.
Эбих черной пехоты Уггал Карн возглавил войско, шедшее от Киша. Царица Лиллу велела ему передать: город Баб-Аллон встретит солдат как пожелает. Она сама не имеет сил устроить какое-либо торжество. Захочет столица выть — значит, такова ее воля. Захочет петь — и в этом вольна. Сама Лиллу не выйдет встречать победителей к воротам, потому что скорбит о муже, но встанет на дворцовую стену, и каждый воин сможет увидеть ее. Все войско пройдет мимо цитадели Лазурного дворца, где издавна живут государи земли Алларуад. Странная почесть, но все-таки почесть… Уггал Карн, слабый, как щенок, едва ли не полумертвый от раны, оставленной ниппурским копьем, усмехнувшись, заметил: «Когда ты хочешь пира, вина и сикеры, мяса и хлеба, молока и меда, а тебе предлагают плошку с водой, выпей хотя бы воды».
Армия, сломившая хребет мятежу и опаленная его черным пламенем, пришла пить воду.
Полдень едва переломился, и зубчатые стены великого города отбрасывали ничтожную тень. Снизу их мощь казалась непоколебимой. Слава Творцу, что бунт не докатился сюда и не испытал их прочности. Самая несокрушимая стена — всего-навсего кирпич и глина, хотя бы и поднявшиеся над землей на высоту в пять тростников…
Над столицей пронесся басовитый рокот сторожевых барабанов. Встречайте! Солдатские сандалии, копыта коней и онагров ступили на тень города. Первые ряды усталых победителей вошли в ворота, и дорожная пыль была им летучим эскортом.
Обычай, древний, как сам город, предписывал царю въезжать в столицу впереди войска и без охраны. Бал-Гаммаст придержал коня. На рыночной площади, раскинувшейся сразу за воротами, первым оказался невенчанный царь Апасуд. Бал-Гаммаст следовал за ним в двух шагах позади. На десяток-полтора шагов от них отставали два младших офицера, медленно трусивших на онаграх. Не охрана, а именно младшие офицеры копейщиков. Пехота дышала им в спины.
Главные ворота столицы были возведены как маленькая, но вполне самостоятельная крепость. Квадрат стен, возвышавшихся на два тростника ниже общегородской стены, был вынесен на пятьдесят шагов от нее. По углам квадрата высились четыре угрюмых стража — башни, построенные не из кирпича, а из дорогого привозного камня. Каждая повозка, каждый конник или пеший, вступавшие под своды воротного форта, оказывались под прицелом у лучников и метателей копий, которые день и ночь несли караул рядом с бойницами, вырубленными на высоте в полтора человеческих роста. Там же, рядом с солдатами, стояли слуги первосвященника баб-аллонского, наученные, как заметить и остановить могущественного мага или нечеловеческое существо, возжелавшее проникнуть за стену в человеческом обличье. Под землей строители вырыли цистерн ну для воды и облицевали ее обожженной глиной. Вся эта крепость соединялась со стеной Баб-Аллона широкой крытой галереей, где легко могли разъехаться две телеги. Называлась она «Ворота кожевников». Если бы неприятель одолел защитников форта, он еще не получал входа в Баб-Аллон: осажденные могли обрушить свод галереи, намертво закрыв тем самым путь внутрь столицы.
Прямо у въезда в город в давнее время поставлены были две каменные статуи: Доната I и Кана II Хитреца. Первый из них возвел новую столичную стену, а второй заменил все городские ворота на маленькие форты, вынесенные вперед. Дальше простиралась 6ольшая рыночная площадь. Если убрать с нее торговые ряды, которые ставятся в базарные дни рано утром и состоят из легких шестов, веревок и тростниковых циновок, то на площади уместилось бы пять тысяч человек, а может быть, и все семь. У Баб-Аллона много ворот, это великий город… Слева от площади прямо к самой стене подходил двор таможни. Справа высилась громада здания, где жил энси полдневной четверти столицы. Рядом пристроились домики городских чиновников помельче, а также писцов, занимавшихся составлением договоров и всяческих прощений. За ними расползался кривыми улочками огромный квартал кожевников, по которому и назвали ворота. Таможню окружал серый глинобитный забор, дом энси был щедро расписан золотой и лазурной красками — они издавна пришлись но душе горожанам. Ну а все прочие дома хозяева выкрасили кто во что горазд: Баб-Аллон любит все яркое… Ни в одном из городов земли Алларуад не мостили улиц и площадей. Утоптанная земля — вот и вся мостовая.
Отряды, входившие в жерло открытых ворот, должны были пройти две или три сотни шагов, чтобы выйти на площадь. Апасуд с удовольствием остановил бы их, надел бы доспехи простого воина и встал в общий строй, лишь бы не оказаться в том положении, в которое угодил. Поздно… Трусить — поздно. Эти самые пять или семь тысяч горожан запрудили площадь, оставив лишь узенький коридор в восемь шагов. Сплошь — женщины. Женские лица, старые, молодые, красивые, безобразные, гневные, усталые, печальные, но более всего — исполненные ожидания: что, жив? жив? жив? жив или нет? Творец, помоги, только бы он был жив! Так мало мужских лиц! И почти совсем нет радостных лиц…
Весь этот гнев, печаль, усталость и ожидание удушливой водной ударили в Апасуда. Попробуй мэ царя, новенький… Серая кобыла нервно заржала и сбилась с ровного шага. Как видно, ей тоже досталось.
Бал-Гаммаст подъехал ближе. Его лошадь теперь отставала от лошади старшего брата только на полкорпуса. Царевич взял кое-что на себя. В первый миг это было — как удар стенобитного тарана, пришедшийся на живую плоть. Потом легче. Легче. «Прежде всего, мы защитили вас!» Бал-Гаммаст мысленно обратился к Творцу как к любимому человеку, прося заботы и милосердия…
Огромная толпа безмолвствовала. Царевичу хотелось крикнуть им: «Да! Мы ведь защитили вас! Почему на ваших лицах так мало улыбок?!» Медленно, очень медленно Апасуд и Бал-Гаммаст плыли по живому коридору над головами ждущих.
Неожиданно от человеческой стены отделилась одинокая фигура. Девушка. Невысокая, худая, походка у нее замечательная: еще шаг — и перейдет на танец… Прямые, темно-русые волосы, высокий лоб, выщипанные по нынешней моде брови, маленький, дерзкий рот. Портит лицо длинный нос, чуть загнутый книзу… и все-таки есть в ней что-то… притягательное? Да, именно притягательное… Походка? Глаза? Радужка — тяжелый темный шарик. Ключицы выпирают. Что ж в ней такого? Одежда как одежда: короткая черная юбка, под которой угадывается шерстяной платок, кусок ярко-зеленой ткани, закрывающий грудь а живот. Бал-Гаммаст, внимательный к таким вещам, приметил: ткань заколота и нарочитой небрежностью. Мол, смотрите, я за этим не слежу… На ногах — тонкие браслеты из серебра и меди. Ах вот оно что! Плясунья. Из тех, что зарабатывают на жизнь, веселя народ в корчмах и на площадях. Поют, танцуют, кувыркаются… что ей нужно, Творец? Какой еще беды ожидать?