Царь горы
Шрифт:
— Да, господин, — нестройно ответили масаны.
Истинный кардинал извлек из ножен Драконью Иглу, угрюмо усмехнулся и перешагнул через порог.
Барон Александр ожидал гостя, сидя на диване.
По странному совпадению, Бруджа предпочел одеться так же, как соперник: расстегнутая белая сорочка, темные брюки и туфли. Ничего лишнего, ничего сковывающего движения. Несколько капель вина в бокале и тяжелая шпага с причудливой, кажущейся громоздкой гардой у правой ноги. Помимо нее — только кинжал. Обыкновенный фехтовальный кинжал. А ведь в левой руке Бруджа должен держать не клинок — камень. Да и шпага ему, если быть откровенным, без надобности. Камень. Достаточно камня.
Но алый свет Безумия не касался лица барона. Рубина не было ни на груди, ни в руке.
— Ты еще жив, — громко произнес Густав. — Значит, ты еще истинный.
Отблеск белого пламени, в которое обратилась сталь Драконьей Иглы, бросил мертвенную бледность на неподвижное лицо Александра.
— Слышишь меня?
— Ты пришел принести клятву? — осведомился Бруджа.
Он пропустил мимо ушей вопрос Луминара.
— Ты знаешь, зачем я пришел. Где камень, дядюшка? Где Алое Безумие?
— Вот здесь. — Барон постучал себя по лбу. — Здесь, племянничек, и только здесь. Где еще может таиться безумие?
Густав улыбнулся:
— Я слышал, что приближение смерти настраивает на философский лад. Но не ожидал такого от тебя. Ты казался сильным.
— Разве я прошу о пощаде?
— Ты принимаешь смерть.
Барон пригубил вино.
— Что случилось, дядюшка?
Александр вернул бокал на столик, посмаковал вино, поднял глаза на Луминара и едва заметно пожал плечами:
— Нельзя жить вечно, Густав. Одному нельзя. В бессмертие ведет кровь… Не та, что проливаешь. Другая. Не та, от которой мы устали. А своя. Голос которой мы иногда забываем.
— Значит, я не ошибся, дядюшка, ты стал слабым. С каких это пор тебя волнуют другие?
— С того момента, как я излечился от безумия. — Александр взял шпагу и упруго поднялся на ноги. — Мы будем драться, Густав.
— Нет. Я буду тебя убивать.
— Каждый видит бой по-своему.
Алое так и не появилось.
Оно рычало в бессильной ярости, оно рвалось на помощь, оно тоскливо выло, подобно собаке, не сумевшей защитить хозяина. Густав слышал этот вой. Слышал рычание и злое дыхание. Чувствовал тяжесть Безумия…
Но алое так и не появилось.
Не помешало белому насладиться победой. Не помешало пламенной Игле напиться крови истинного. Не смогло.
…и когда тоскливый вой стал стихать…
…когда Густав стер с лица кровь врага и машинально облизал пальцы…
…еще не осознавая, что победил…
…пришло черное…
Густав лежал у камина.
Со стороны могло показаться, что Луминар прилег отдохнуть на толстый, мягкий ковер и вот-вот встанет, тряхнет головой, избавляясь от последствий короткого сна, улыбнется, скажет что-нибудь… Но стоило подойти ближе и становились видны черные пятна, разъедающие тело лондонца. Брызги теней, сумевшие прорваться сквозь завесу белого огня Драконьей Иглы.
Пабло открыл глаза и медленно, цепляясь ногтями за гладкую стену, поднялся. Робене покачивало. Оказавшись на ногах, он несколько секунд не сходил с места, бездумно глядя в пол, а затем по телу прошла судорога, и Пабло вырвало на ковер черной кровью. Бриллиант Диадемы казался мертвым, безжизненным.
С огромным трудом, перебирая руками сначала по стенам, затем по столу, Робене доковылял до камина и почти минуту разглядывал поверженного врага.
— Я ошибался, Густав, ты был настоящим кардиналом. Истинным. — Поворот головы. Взгляд на барона. — И ты, Александр. — Пабло провел рукой по лбу. — И ты, Борис. Клянусь иглами Спящего, мы были достойны друг друга.
Робене оторвал руки от столешницы, медленно, неуверенно сделал два шага, отделявшие его от Луминара, наклонился — чувствовалось, каких усилий стоило ему это движение, — и вынул из холодной руки кинжал.
— Я не смогу оказать вам последние почести, братья…
— Ваши слова стоят любой церемонии, кардинал Робене.
Пабло не обернулся. Не вздрогнул. Не шелохнулся. Но в сердце украшающего Диадему камня сверкнула маленькая искра.
И слабо шевельнулись прячущиеся в углах кабинета тени.
— Добрый вечер, комиссар.
— Скорее доброй ночи.
— Я надеялся, что успею уйти.
— Трудный бой?
— Густав был истинным кардиналом.
— Понимаю.
Сантьяга не стал приближаться к Пабло. Остановился ярдах в четырех, с легкой улыбкой оглядел обезглавленного Бруджу, мертвого Луминара. Затем — едва стоящего на ногах Робене. Взгляд задержался на Диадеме. И на Драконьей Игле в правой руке кардинала. И на луже черной крови у стены.
Оба понимали, что шансов у Пабло нет.
Но Робене, приложив невероятные усилия, все-таки сумел зажечь черный камень и заставил тени начать танец. Медленный. Едва заметный. Жалкое подобие вихря, бушевавшего в комнате несколько минут назад. Но тем не менее хоровод черного вновь ожил. Пабло призывал силу Амулета своей Крови, зная, что не сможет противостоять порождению Тьмы. Истинный кардинал не собирался сдаваться без боя.
— Пабло, вы не согласитесь удовлетворить мое любопытство? Всего два вопроса.
Робене с трудом кивнул.
— Вам не больно? — Сантьяга коснулся пальцем лба.
— Больно, — после паузы ответил Робене. — Я знаю, что проклят.
Комиссар Темного Двора отвернулся, сделал несколько шагов, обходя кардинала по широкой дуге. Вновь остановился.
— Почему сейчас? Вы могли атаковать братьев Луминар гораздо раньше.
— Я не имел права позволить вам совершить ошибку.
— Кажется, я понимаю, о чем вы говорите.
Пабло снова кивнул. Нет, не кивнул — поклонился. С трудом, шатаясь и дрожа, но опытный взгляд смог бы увидеть в неловких движениях масана исполненный достоинства ир-сим-гадар — поклон, предназначенный для самых уважаемых врагов.