Царь Каменных Врат
Шрифт:
— Как же не паниковать, когда все рухнуло!
— Ты уверен, что старик не врет?
— Да какая разница? Если он врет, значит, князь подучил его разоблачить меня. Если нет, меня разоблачит дух Иоахима. Куда ни кинь, всюду клин!
— Ты мог бы сам изобличить старика в обмане, — не слишком убежденно сказал Басурман.
— Изобличить их святого в его собственном храме? Навряд ли. Этого никакое гостеприимство не выдержит.
— Не хочу повторять Белдера, но ты сам это придумал. Надо было обдумать все хорошенько.
— Не повторяй Белдера.
— Да
Белдер, войдя, мрачно изрек:
— Ну и влипли мы в историю.
Муха упал в широкое кожаное кресло.
— Да, ночка предстоит недурная.
— Разрешат нам взять оружие? — спросил Басурман.
— Думаю, что да — но не знаю, как ты пробьешь себе дорогу через тысячу сатулов.
— Я не хотел бы умереть безоружным.
— Смелая речь. Где это яблоко? Не хочу умирать без куска яблока во рту. Может, не будем о смерти? Мне очень не по себе от таких разговоров.
Так они говорили без всякого толку, пока слуга, постучав в дверь, не пригласил всех следовать за собой. Муха, попросив его подождать, посмотрелся в большое зеркало и с удивлением увидел улыбку на своем лице. Он картинно накинул плащ на плечо и поправил опаловый обруч на лбу.
— Не покидай меня, Рек, — сказал он. — Мне очень понадобится твоя помощь.
Все трое вышли за слугой из дворца и вступили во врата храма, где слуга с поклоном оставил их. Муха вошел под холодные своды. Все сиденья были заняты молчаливыми сатулами, князь и Раффир восседали рядом на помосте, и справа от Раффира был приготовлен третий стул. Муха гордо прошествовал по проходу, взошел на помост и старательно расправил на спинке своего стула снятый плащ.
Князь, встав, поклонился, и Муха уловил зловредный огонек в его темных глазах.
— Приветствую нашего досточтимого гостя. Ни один дренай не входил еще в этот храм. Но этот человек утверждает, будто он — Пагуба надиров, живое воплощение Бронзового Князя и кровный брат великого Иоахима. Посему он обладает полным правом встретиться с Иоахимом в этом священном месте. Мир да снизойдет в наши души, братья. Откроем сердца наши музыке Пустоты. Пусть Раффир вступит в общение с Тьмой.
Собравшиеся единодушно склонили головы, и Муха вздрогнул. Раффир откинулся назад. Его широко раскрытые глаза закатились. Муху замутило.
— Взываю к тебе, духовный брат! — воскликнул святой высоким, дребезжащим голосом. — Явись к нам из своих священных пределов и удели нам толику своей мудрости.
Пламя свечей заколебалось, словно ветер пронесся по храму.
— Приди, духовный брат, и просвети нас.
Свечи замигали снова — и многие погасли.
Муха облизнул губы. Нет, Раффир не врал.
— Кто звал сатула Иоахима? — спросил глубокий звучный голос.
Муха привскочил на стуле: голос шел из ветхого горла Раффира.
— Кровь от крови твоей, великий Иоахим, — сказал князь. — Здесь присутствует человек, выдающий себя за твоего друга.
— Пусть говорит он, — молвил дух. — Твой докучливый
— Ты слышал? Говори же, — сказал Мухе князь.
— Не смей приказывать мне, несчастный! — гаркнул Муха. — Я Рек, Бронзовый Князь, и я жил в те дни, когда сатулы были мужчинами. Иоахим был мужчиной — и моим братом. Скажи мне, Иоахим, как тебе нравятся сыновья твоих сыновей?
— Рек? Я ничего не вижу. Это ты?
— Я, брат мой. Я здесь, среди твоих бледных подобий. Почему ты не спустишься сюда, ко мне?
— Не знаю... Мне нельзя... Как много времени прошло, Рек, с нашей первой встречи. Помнишь, что ты сказал тогда?
— Да. Я спросил: «Дорого ли стоит твоя жизнь?» И ты ответил: «Цена ей — сломанная сабля».
— Да— Да, я помню. Но были еще другие слова — те, что привели меня в Дрос-Дельнох.
— Я ехал в крепость на верную смерть и сказал тебе об этом. А после я сказал: «Впереди у меня только война — и мне хотелось бы верить, что позади я оставляю хотя бы немногих друзей». Так я сказал и протянул тебе руку.
— Рек, брат мой! Это ты! Как случилось, что ты снова оказался в числе живых?
— Мир не изменился, Иоахим, и зло по-прежнему заражает его, словно гной нечистую рану. Я веду войну, не имея союзников и располагая лишь горсткой друзей. И я пришел к сатулам, как в былые времена.
— В чем ты нуждаешься, брат?
— В людях.
— Сатулы не пойдут за тобой — да им и не подобает. Я любил тебя, Рек, ибо ты был великим мужем. Но кощунственно было бы дренаю возглавить избранный народ. Большая дерзость с твоей стороны даже просить об этом. Но в час твоей нужды я предлагаю тебе чейямов — пользуйся ими по своему усмотрению. О, Рек, брат мой, если бы я мог вновь оказаться рядом с тобой с моей верной саблей в руке! Я и теперь вижу, как лезут надиры на последнюю стену, слышу их полные ненависти крики. Мы были настоящими мужчинами, верно?
— Верно. Ты даже и раненый был несокрушим.
— Теперь все по-другому, Рек. Мой народ превратился в овнов, ведомых козлами. Располагай чейямами, как тебе угодно, — и да благословит тебя Владыка Всего Сущего.
Муха сглотнул.
— Благословил ли он тебя, мой друг?
— Я получил то, что заслужил. До свидания, брат мой. Великая грусть овладела Мухой — он упал на колени, и слезы потекли у него по щекам. Он не мог побороть рыданий. Басурман подбежал к нему и поднял его на ноги.
— Сколько скорби в его голосе, — прошептал Муха. — Уведи меня отсюда.
— Подождите! — вмешался князь. — Церемония еще не окончена.
Но Басурман, не слушая его, почти что вынес рыдающего Муху из храма. Ни один сатул не преградил им дорогу, и трое путников вернулись к себе. Басурман уложил Муху на широкое, застланное атласом ложе и подал ему в каменном кувшине холодной, приятной на вкус воды.
— Знакома ли тебе такая скорбь? — спросил Муха.
— Нет, — признался Басурман. — Слушая его, я стал ценить жизнь еще больше. Как ты это сделал? Несравненное представление, клянусь всеми богами.