Царь-Космос
Шрифт:
Вырыпаев почувствовал, как на лбу выступает холодный пот. Крест, который справа. Их же было два – почетный караул, двое часовых! Пальцы коснулись правого, слепого глаза. Может, зрение шутки шутит? Но альбинос уже понимал – дело не в зрении. Ему не велели сюда возвращаться, никогда, никогда…
– Что-то не так? – удивилась Гондла, пряча схему. – Вы же сказали, что это здесь. Перепутали?
Не отвечая, батальонный шагнул вперед, к одинокому кресту. Заныли виски, пульс-молоточек зачастил, ударил дробью. Шаг, шаг, еще шаг… Серебристый венок у подножия, две мертвые почерневшие розы, осыпавшаяся серебрянка
«Меня зовут Доминика. Я сестра Георгия Васильевича Игнатишина. Имени не удивляйтесь, матушка удружила…»
Бабочки на камне не было.
Что-то быстро и резко говорила Гонда, похоже, очень сердилась, но Виктор даже не пытался понять. С трудом оторвав взгляд от мертвых глаз на фото, он повернулся, заставил себя дойти до каменных ступеней склепа.
Присел.
– Дайте папиросу!
Слова упали, словно в пустоту, секунды тянулись пустые и гулкие, но вот что-то твердое ткнулось в губы, негромко щелкнула зажигалка…
– Спасибо.
Батальонный курил неспешно, с наслаждением затягиваясь и смакуя каждый глоток дыма. Он даже успел пожалеть об английской трубке, ждущей своего часа в кармане гимнастерки. Надо было не полениться, высыпать табак в подаренный товарищем Сталиным «bent», опробовать, наконец, британское диво.
Докурив, он аккуратно растоптал окурок и прикрыл глаза.
…А у раба божьего, у мальчонки, глаза сами закрываются, сон начинается, про то, как Господь собрал войско из гвоздя и доски, всех чертей согнал в сарай, спел им песню, баю-бай, а наутро у чертей ни рогов, и ни когтей…
– Очнулись?
Вырыпаев удивленно оглянулся. Ступеньки, невысокий каменный крест, кладбищенская аллея, утонувшая в ранних весенних сумерках, лицо Гондлы – растерянное и одновременно очень злое.
– А что случилось?
Женщина шумно вздохнула.
– Я вам пощечину залепила. Теперь хочется вымыть ладонь, желательно уксусом. По лицу я бью только мужей и любовников, в остальных просто стреляю.
Альбинос сочувственно кивнул:
– Мне бы ваши проблемы!
– Встать сможете?
Наваждение ушло, остались слабость и полная, безнадежная апатия. Людмила Михайловна чуть ли не силой стащила его со ступенек, встряхнула, повернула лицом к черному кресту:
– Что не так? Что вы увидели?
Вырыпаев поглядел в темнеющее небо, глубоко вдохнул влажную кладбищенскую сырость, устало повел плечами.
– Скоро стемнеет. Пойдемте, по дороге расскажу…
Черный автомобиль терпеливо ждал возле трамвайной остановки. Гондла заглянула внутрь, о чем-то коротко переговорила с шофером, затем быстрым движением достала папиросницу:
– Еще по одной. Будете?
Альбинос протянул руку, но в последний миг передумал. Не стоит, он и так дал слабину.
– Тюфяк вы, Вырыпаев! – резюмировала Лариса Михайловна. – Я бы с вами в разведку точно не пошла.
В светлых тевтонских глазах светилось откровенное презрение, с легкой, едва уловимой долей снисходительного сочувствия.
– А если, извините,
Батальонный не спорил. Все было вполне логично и даже не противоречило столь дорогой сердцу каждого материалиста науке. Недаром на кладбище он чувствовал себя так странно, думал о всякой мистике, о Некрополисе. Тени у входа, странная колыбельная, ощущение, будто он забыл нечто важное – все становилось понятным. Запрет возвращаться тоже объясним та, что назвалась Доминикой, не хотела, чтобы игра выплыла наружу.
– Могу даже предположить, как сия таинственная особа выглядит. Вы, кажется, сказали, что фотография на кресте была совсем другая? Это и есть лицо вашей знакомой. Сознание заместило образ, попыталось расставить все по местам. Нарисовать сможете?
Молодое, очень печальное лицо… Виктор попытался вспомнить, но черты расплывались, исчезали в сером клубящемся тумане. Только взгляд – тревожный и одновременно странно беззащитный.
– Нет, к сожалению, не смогу… Ладно, будем считать, что вы меня, Гондла, почти убедили. Гипноз – и никакой чертовщины.
Женщина возмущенно фыркнула:
– Почти?! Не верите? Вам больше по душе чертовщина и неупокоенные души? Некрофилией увлекаетесь? Для таких, как вы, и сочиняют байки про красных зомби и большевистских волколаков. Ладно, я, кажется, обещала показать вам свой «браунинг».
Батальонный даже не успел вспомнить, каком оружии речь, а ствол именного пистолета уже смотрел ему прямо в сердце:
– Там табличка, – мадам Гондла дернула накрашенными губами. – Жаль, стемнело, надпись не причитаете. Начало наизусть помню: «Героической подруге Ларисе…» Горжусь! Я обмывала его не в спирте, а в шампанском. Набрала полную ванну… Чего стоите, Вырыпаев? Быстро в машину. И попробуйте только дернуться!..
4
«Доехали благополучно зпт погода архипрекрасная тчк доктор»
Ольга Зотова еще раз перечитала телеграмму, аккуратно сложила бланк, спрятала в карман шинели и быстро огляделась. Возле окошка с надписью «До востребования» змеилась угрюмая очередь. Все были заняты, никто не смотрел на высокую худую девушку в старой шинели, подпоясанной ремнем со «счастливой» артиллерийской пряжкой.
Кавалерист-девица усмехнулась. Все правильно! Потому и зашла на телеграф ближе к вечеру, когда народу погуще, потому и телеграмма «до востребования». Текст оговорили заранее. Если «архипрекрасная», а не как-то иначе, значит, и в самом деле порядок. Дмитрий Ильич Ульянов был опытным подпольщиком. «Мыльную девочку» Наталью Четвертак он отвез в Симферополь, на бланке же стояло «Ростов, проездом».