Царь нигилистов 2
Шрифт:
— Интеграл по поверхности?
— Тебя учили высшей математике?
— Нет, пока.
— А что ты тогда вообще комплексуешь? С первого раза запомнил!
— Но не понял, что это.
— Очень просто. Проще только производная. Что такое производная знаешь?
— Слышал где-то.
— Это скорость изменения функции.
— Гм… — сказал Никса.
— Тогда начнем с предела последовательности. Николай Васильевич, у вас листочек есть?
— Листочек есть, — сказал Зиновьев. — Только что вы сейчас увидите?
— Факт, — согласился Саша.
И посмотрел на совершенно черный лес и чуть более светлое небо над верхушками деревьев.
— Ничего не увидим. Но предел последовательности — это настолько просто, что можно и без листочка.
К Петергофу Саша добрался до теоремы о двух милиционерах, которая у него на ходу превратилась в теорему о двух полицейских.
— Вот, Никса, есть три последовательности. И каждый член второй последовательности больше соответствующего члена первой и меньше третьей. Как двое полицейских на узкой улице, которые ловят преступника.
— Поймают?
— Если преступник между ними, то
Да! 179-ю школу не пропьешь. Даже, если потом всю жизнь занимался юриспруденцией.
— Понял? — спросил Саша.
— Да, — кивнул брат.
— С осени у нас уроки?
— С середины сентября.
— Расскажешь это преподу, он упадет.
— Преподу?
— Преподавателю. Кто у нас будет по матеме?
— Сухонин, полагаю. Сергей Петрович. Вряд ли что-то изменится.
— Он обречен, — сказал Саша.
Никса и правда был неплох. Саша подумал, а не применить ли к брату метод Константинова, по которому их учили в 179-й. И с тоской вспомнил листочек под названием «Предел». С эпиграфом: «Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать.…» и задачки, вроде «Доказать теорему Коши».
Потянет интересно?
— А доказывать сам будешь, — сказал Саша. — Что я тебе нанялся репетитором работать!
— Попробую, — сказал Никса.
Ландо въехало в парк Александрия и свернуло к Фермерскому дворцу.
— Николай Александрович, Александр Александрович, я буду вынужден доложить государю о вашем разговоре, — предупредил Зиновьев.
— Николай Васильевич! Если бы я хотел, чтобы это ни в коем случае не дошло до пап'a, я бы нашел способ поговорить с Сашей наедине, — заметил Никса.
Борис Николаевич Чичерин вернулся домой до рассвета.
Зажег свечи. Тени от подсвечника, чернильницы и перьев заколебались на столе.
Достал журнал в светлом кожаном переплете. Проставил дату.
«Посетил очередной четверг у Ее Императорского Высочества, — записал он. — Младший Великий князь поражает. — Когда вы с ним разговариваете, полное впечатление, что он ваш ровесник. Отличная ясная речь, яркие, четкие формулировки. Неплохая начитанность. Я студентов таких мало видел, не то, что гимназистов.
В то же время крайний радикализм некоторых суждений обличает в нем отрока. Чего только стоит абсурдное требование избирательных прав для женщин!
Здесь же важно не только право, но и способность! Никто ведь не выступает за то, чтобы дать избирательные права детям!
Ратовать за участие женщин в политике — это совершенно не понимать предназначения их пола. Что, впрочем, простительно для подростка его возраста.
То же о праве женщин на обучение в университетах. Полный абсурд! Вроде полетов на Луну.
В Цюрихе и Берне это есть, но только вольнослушательницами. И не на все факультеты! Медицинский я еще могу принять, но Великий князь не говорил об ограничениях. Он что их на физико-математический факультет собирается принимать? Кто же их учить согласится!
Вместе с тем, Великий князь Александр Александрович напомнил мне другого сторонника женского равноправия: Джона Милля, который в шесть лет написал свои первые работы по истории, до десяти прочитал основные диалоги Платона, а в двенадцать начал изучение высшей математики.
Но до этого лета Великий князь не проявлял выдающихся способностей и считался, куда менее талантливым, чем его старший брат.
Тем более удивительна, совершившаяся с ним перемена
Как же жаль, что не он…»
После возвращения от Елены Павловны Зиновьев места себе не находил.
Около полуночи он сел за письмо:
«ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!
Я уже писал ВАМ, что Великий князь Александр Александрович очень изменился после болезни.
Большая часть этих изменений меня радует. Он стал гораздо самостоятельнее, ответственнее и взрослее: слег в постель в июле довольно ленивый, не очень воспитанный и своенравный ребенок, любящий попроказничать. Встал, очнувшись от беспамятства юноша, не по годам умный, трудолюбивый и с твердым характером.
Шалить он перестал. Не думаю, что он чего-то боится, поскольку не боится совсем ничего, просто ему не интересно. Если, конечно, не относить к шалостям рассуждения о российском парламентаризме.
Но об этом ниже.
Он гораздо лучше стал себя вести и за столом, и с наставниками, и в обществе.
Этикет для него больше не досадные рамки, которые он ни в грош не ставит, а идеал, к которому он стремится. Для него это не всегда просто, но видно, что он старается. Если чего-то не помнит — спрашивает.
В его речи стало меньше грубых слов и откровенно солдатских выражений, мне и Гогелю иногда еще приходится его одергивать, но по сравнению с тем, что было, это небо и земля.
Он очень много читает, причем с невообразимой скоростью: книга за 1–2 дня. И несколько книг одновременно.
До болезни мы мечтали приохотить его к чтению хотя бы развлекательной литературы, теперь его не оторвешь от серьезной. Легкое чтение он позволяет себе только на французском языке.
Честно говоря, я думал, что Беранже ему рановато, да и чтение очень легкомысленное, но он доказал свою правоту, значительно улучшив свои знания меньше, чем за месяц. Моей заслуги в этом нет никакой, кроме нескольких разговоров для практики, о которых он сам меня попросил.
Он научился прекрасно выражать свои мысли и готов без подготовки обсуждать весьма сложные темы.
Но меня огорчает тот якобинский бред, которым замусорен его мозг и которого он неизвестно, где набрался.
Возможно, наша с Гогелем вина, что мы не пресекли это сразу, понадеявшись, что в его возрасте сие не особенно опасно, надо просто подождать,
Но нас беспокоят два обстоятельства.
Первое. Радикальная часть общества уже увидела в нем своего будущего вождя, слушает его чуть не с восторгом, забывая о его юности, и почитает за будущего Петра Великого.
Второе. Его соперничество с Николаем Александровичем, которого очень расстраивает превосходство брата.
Возможно, цесаревичу это пойдет на пользу, потому что, когда он не видел вокруг себя достойных соперников, ничто не заставляло его трудиться более, чем только для того, чтобы не заслужить упреков учителей. Однако, на мой взгляд, и Александру Александровичу стоит вести себя скромнее.
Так что я считаю, что нам пора принимать меры.
Я вижу здесь два пути.
Первый и довольно простой. Занять его немецким. Тем более, что он сам просил, жалуясь на то, что совсем его не помнит.
У него будет меньше времени на чтение литературы, которая еще слишком сложна для его возраста.
Второй, более хлопотный.
Ему надо найти учителя права, в том числе государственного, достаточно авторитетного и правильных убеждений. Не думаю, что ему рано. Не было бы слишком поздно. Николая Александровича начали учить этому предмету в 14, и профессор Кавелин был им доволен, хотя сейчас Август Гримм и утверждает, что преподавание права вредно в столь юном возрасте. И Николай Александрович им самостоятельно не интересовался, а Александр Александрович интересуется и, боюсь, если сейчас за это не взяться, выстроит свою систему взглядов в духе основателей Североамериканских штатов.
Поиск преподавателя для Александра Александровича, боюсь, может оказаться непростым делом, поскольку Великий князь без всякого стеснения позволяет себе спорить с университетскими преподавателями, и только звание академика для него, кажется, что-то значит.
На вечере у Ее Императорского Высочества ВАШЕЙ августейшей тети Елены Павловны Александр Александрович с восторгом процитировал некую теорему академика Остроградского. К сожалению, никто из присутствовавших не смог оценить это по достоинству из-за недостаточного уровня математических знаний. Но на обратном пути Великий князь взялся учить цесаревича высшей математике и излагал все настолько просто и ясно, что невозможно было принять это за мальчишескую фантазию.
Это особенно удивительно, что среди множества прочитанных им с июля книг мы не видели ни одной ни по математике, ни по физике.
В разговоре Великого князя с цесаревичем меня насторожила еще одна деталь. Речь шла о некой лаборатории Склифосовского, на которую Елена Павловна обещала дать денег. И обещала дать, по словам Николая Александровича, потому, что у нее дочь умерла от чахотки.
После чего Великий князь Александр Александрович сказал брату буквально следующее: „Если мы не найдем лекарство, тебе будет трудно править, и тебе понадобится помощь“.
Николая Александровича это нисколько не удивило. То есть они оба считают, что цесаревич чем-то болен. Видимо, чахоткой. Это тем более странно, что он ни разу не кашлянул.
Склифосовский — это тот самый студент, который учил Александра Александровича пользоваться микроскопом.
Если кто и поставил диагноз — то только он. Не имея на это никакого права!
Я допустил его к Александру Александровичу, положившись на рекомендацию ВАШЕЙ августейшей тети. Видимо, это было ошибкой.
Мои уточняющие вопросы Великие князья просто проигнорировали. Но ВАМ, ГОСУДАРЬ, они ответят.
Посыпал песком, отложил и решил, что отправит утром.
Глава 7
Утром Саша сел за письмо, которое собирался написать еще накануне:
«Любезный пап'a!
В посвященном мне фельетоне Герцена меня насторожила одна деталь, на которую я сначала не обратил должного внимания. Он упоминает эпизод с запуском небесного фонарика, и при этом ссылается на лондонскую „Таймс“.
Англичане — люди оборотистые, предприимчивые и понимающие свою выгоду. С другой стороны, изобретение настолько простое, что воспроизвести его ничего не стоит. Если они сейчас поставят производство на поток, я даже в суд на них подать не смогу, не имея никаких подтверждающих мое авторство документов.
Мне ужасно совестно просить вас о всякой ерунде, отнимая время от дел более важных, но нельзя ли ускорить поучение нами привилегии?
К тому же, у нас с моим бизнес-партнером Ильей Андреевичем Шварцем намечается некоторая прибыль. Поэтому я подумал: „А как нам правильно налоги заплатить?“ Чтобы хотя бы в этом не было ко мне претензий.
Я бы мог, конечно, разобраться сам, „Свод законов Российской Империи“ у нас есть. Однако налоговое законодательство — это обычно такое запутанное хитросплетение различных норм, что, боюсь, мне понадобится консультант.
Не успел он закончить, как лакей принес письмо от Елены Павловны.
«Милый Саша, — писала Мадам Мишель, — художник Крамской неожиданно изменил свое решение и написал мне письмо с извинениями. Он готов у тебя работать, причем бесплатно: во искупление вины.
Когда ты готов с ним встретиться?
Склифосовский прислал мне расчет для своей лаборатории. Он попросил всего трех помощников, дополнительную комнату и совсем немного на оборудование. Это недорого. Расчет прилагаю».
Все складывалось как нельзя лучше. Решение Крамского его даже не особенно удивило. Ну, читает человек «Колокол».
Лаборатория обещала кушать меньше стольника в месяц, что было и правда недорого, но без Елены Павловны он бы не потянул и этого.
Первой задачей Саша видел поиск клеток Пирогова у других золотушных. Потом выращивание культуры бактерий и доказательства их болезнетворности. Он смутно помнил эксперимент с морскими свинками. Им подстилку пропитывали мокротой туберкулезных больных, и они заражались и умирали.