Царь Саул
Шрифт:
— Позволю себе по примеру превосходительного господина напомнить о том, как шесть... нет, определённо семь столетий прошло с тех пор... о том, как народ ибрим покинул остров среди Дельты [85] , называемый земля Гошем, — заговорил, остановив рассказ Гиста, жрец. — Здесь этот пастушеский народ прожил больше двухсот лет, руководимый своими избранными людьми. Он был всем доволен, гоняя по лугам коз и овец, сажая на грядах лук и овощи. В те уже весьма, хотя и не столь, отдалённые, времена [86] власти священной державы Кеме очень озаботились положением в стране Ханаан, управляемой нашими наместниками. Несмотря на нахождение во многих городах воинских гарнизонов его величества фараона, там происходили частые междоусобицы подобные тем, что претерпевает сейчас сама Чёрная Земля. Было решено переселить туда народ ибрим. Он был немногочисленным, но сплочённым. Чтобы подвигнуть к переселению, им навязали принудительные работы, которые показались гошемским пастухам невыносимыми. Жречество Амона и Гора направило возглавить исход из Дельты некого младшего жреца, объявленного их соплеменником. У него «оказался» подготовленный «брат», по имени Ахаро, который лучше владел наречием ибрим, тогда как вождь Моше едва мог произнести несколько слов. Его не понимали, и Ахаро сделался переводчиком. Потом запустили придуманную для Моше легенду. Не буду останавливаться на подробностях. Заранее намеченные места стоянок, водопой и пропитание значительного скопления людей объявляли милостью всемогущего и невидимого бога (потом ему присвоили имя древнего племенного духа ибрим). Моше через Ахаро заявил, будто этот бог уполномочил его дать им строгие правила (позже их провозгласили законом Моше). А всё, мол, потому, что невидимый бог избрал их из всех живущих на земле народов и обещал в будущем обеспечить им всяческое благоденствие и богатство. Разумеется, это весьма польстило гошемским пастухам. Впрочем, достаточно много оказалось и недовольных. Потомки кочевников не желали выполнять строгие правила, подчиняться подозрительному пророку и постоянно молить о прощении какого-то непонятного им бога. Пришлось всех бунтовщиков вырезать. Для этого Моше с Ахаро обучили карательный отряд, безжалостно пресекавший всякое сопротивление. И всё чаще беглецам напоминалось об их наименовании от какого-то древнего патриарха, прозывавшегося Эшраэль. Это значит «Поборовший бога» или нечто в этом роде.
85
В древнем Египте, а позднее и в Греции весь обширный район многорукавного впадения Нила в Средиземное море назывался (как нечто топонимически определённое) попросту Дельта.
86
Течение времени для психологии древних народов не было столь стремительным и сильно изменяющимся, как в нашу эпоху. Поэтому несколько столетий не считались слишком обширным отрезком времени. — Прим, авт.
— Да, да, мудрейший Хнумхотеп, — улыбаясь, сказал жрецу номарх. — Хорошо, что ты напомнил эти подробности. Я кое-что из них подзабыл, а иного и не знал вовсе. Продолжай. Твои забавные истории подготовят рассказ Гиста о нынешнем положении дел среди ханаанских племён.
— Я поспешу, — признательно улыбнувшись номарху, проговорил Хнумхотеп, — чтобы не слишком утомлять превосходительного господина Рехмиу. Имеются сведения, будто пророк Моше женился на женщине из бедуинского племени мадианитов и жил в их палатках сорок лет. Поэтому устраивать всякие чудеса по поводу перепёлок, обессилевших при перелёте через пустыню и доставшихся голодным беглецам из Гошема, или «манной небесной» кормить их же — было ему сподручно: жена и тесть научили [87] . Да и водил пророк эшраэлитов по голым пескам тоже лет тридцать. Пока старые не вымерли, а молодые не уверовали в нового бога.
87
Одна из версий про «манну небесную», насытившую израильтян, утверждает, что это частое в тех местах явление: застывшие капли сока тамариска, сладковатые на вкус. Есть версия и о съедобных лишайниках, употребляемых местными бедуинами в пищу до недавнего времени. — Прим, авт.
— Ого, всю жизнь провёл при исполнении плана, — морща нос с весёлым видом, пошутил номарх. — И что же дальше с ними случилось?
— Моше объяснил людям ибрим, которые столько лет ходили по Синайским пустырям и оазисам, следующее, — продолжал жрец. — Бог якобы ему обещал: «Я пошлю перед вами моего невидимого посланца и прогоню хананеев, аморреев, евуссеев и другие племена Ханаана. И вы придёте в Землю обетованную, где текут молоко и мёд. Там я велю вам жить и господствовать». Ну, они и вторглись из пустыни в миловидную ухоженную страну, как песчаный смерч, истребляя всех на своём пути.
— Но ведь они, кажется, всех не истребили? — обеспокоено спросил номарх Гиста. — Или там живут одни люди ибрим? А как же пелиштимцы?
— Нет, милостивый господин, они всех не смогли уничтожить, хотя и частично заняли Ханаан. Но там же находятся другие народы, — почтительно доложил Гист. — Самый древний в Ханаане город Ярихо [88] они захватили с помощью хитрости и подкопов под стены. А вот самый большой город Ярусалем, который эшраэлиты зовут Ершалайм, до сих пор им не принадлежит. Там живут сероглазые евуссеи. Моя мать была из этого племени. Ну а пелиштимцы воевали с ними все шесть... прошу прощения, мудрейший Хнумхотеп... все семь столетий. И вот только что разгромили войско царя Саула. Самого царя и его старшего сына убили и обезглавили. Я слышал, их головы набальзамировали, разукрасили и выставили в храме города Аскалона. Затем, когда надоест на них любоваться, кожу соскоблят, хрящи вытащат... Черепа отделают золотом или серебром. И пелиштимские князья будут пить из них по праздникам пиво.
88
Ярихо — Иерихон.
— Забавно, забавно. — Номарх жизнерадостно потирал мясистые ладони. — А ты почему не поддерживаешь рассказы о Ханаане, Нахт?
— Я бывал там, — пожал плечами сиятельный Нахт, — но не столь часто, чтобы считать себя знатоком.
— Однако в горле у меня пересохло, — облизнув губы, неожиданно сказал номарх. — Почему нам не дают вина? Мы выпьем за осуществление наших намерений. За новое завоевание Ханаана.
Стоявший у входа мужчина в военной одежде исчез. Другой, широкоплечий, остался. Немедленно вошли две девушки в пышных париках и прозрачных платьях, не скрывавших их прелестей. Они внесли на подносах фаянсовые кувшины и четыре чаши — одну золотую, две серебряные и бронзовую. Золотую взял номарх. Серебряные достались жрецу и Нахту, бронзовая Гисту.
— Какую строгость при распределении посуды для вина соблюдает мой управляющий... — усмехнулся Рехмиу. — Вообще-то я тоже сторонник традиций. Это объединяет людей Кеме. Правильно воспитывает молодёжь, ограничивает своеволие невежд, и удерживает в рамках приличий жизнь простого народа. Н-да, это правильно. Но не до такой же степени, как в нашем случае... Так что управляющий Гур явно перестарался. А какие красивые рабыни принесли вино и чаши... Особенно та... — Номарх указал на хрупкую девушку с бледно-смугловатой, почти голубого оттенка кожей. Наливая вино в чаши господ, юная рабыня чуть сгибала шею, изящную, как стебель, и внимательно наклоняла нежное лицо с приплюснутым носиком, красным ртом и огромными чёрными глазами в длинных ресницах.
— Как тебя зовут? — довольно ласково спросил номарх, дотрагиваясь до её маленьких грудей.
— Ноэми, мой господин. — Девушка вздрогнула от прикосновения Рехмиу, её ресницы испуганно задрожали.
— Ты не дочь Кеме. И ведь родина твоих родителей не Ливия и не Пунт, — продолжал номарх. — Откуда они?
— Мои родители были из Беер-Шабии, мой господин.
— Это город у южных рубежей Ханаана, превосходительный, — пояснил Нахт.
— Значит, ты... юдейка? — Рехмиу фыркнул от лёгкого смешка, потому что происхождение рабыни соотносилось с темой их переговоров: Ханааном — Эшраэлем. — Или хананейка?
— Мои родители шимониты.
— Это не одно и то же? — удивлялся номарх, проявляя снисходительное презрение египтянина к большинству народов и стран на земле, кроме хеттов и Вавилона. — Можешь идти. Вино оставь вон там. — Он указал на столик, принесённый вторым человеком, стоявшим у входа.
Девушки церемонно склонились до самого пола, попятились и исчезли.
— Очаровательные птички, которых хочется съесть, — сделал заключение Рехмиу и добавил: — Меня удерживает от этого желания утомление жизнью. Хнумхотепа удерживают обеты и мудрое воздержание. А Нахта и Гиста женская прелесть оставляет равнодушными.
— Отчего же... — почтительно возразил Нахт. — Зрительно я вполне различаю женскую красоту...
— Ладно, выпьем вина. Это в наших возможностях, — сказал номарх, делая глоток из чаши. — Гист, продолжай рассказывать про свои злоключения.
— Слушаю и повинуюсь, превосходительный господин. — Гист тоже сделал глоток и заговорил. — После того как я убежал от разбойников и пришёл в Рамафаим, со мной произошло одно важное событие. Кто-то посоветовал мне обратиться к главному судье Шомуэлу, которого эшраэлиты считали не только вождём всех племён, но и первосвященником. А также великим прозорливцем, умеющим общаться с невидимым богом и предрекать людям будущее. Я подошёл к нему на площади, вкратце рассказал о своих печалях. Но сначала я объяснил, что не только говорю на языке ибрим, но и являюсь их единоверцем, поклонником бога Ягбе. Тогда прозорливец указал мне на будущий отрезок моей жизни: он пройдёт вблизи человека, которого я должен сегодня встретить, сказал он.
— Недурно, — заметил номарх. — И кого же ты встретил?
— Той же ночью я увидел вблизи Рамафаима костёр. Возле костра коротали время два молодых человека. Они сказали о своём желании спросить прозорливца, где пропавшие ослицы, которых они ищут по приказанию отца. Один из них поразил меня своим ростом, мощью и красотой. Его звали Саул.
— Уж не он ли стал царём, которому пелиштимцы отрубили голову? — заинтересованно прервал Гиста жрец. — Ты сказал: погиб царь Саул...
— Да, мудрейший Хнумхотеп, тот молодой силач оказался будущим царём Эшраэля. На другой день, когда мы пришли к дому судьи Шомуэла, он уже ждал Саула.