Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями

Галимов Брячеслав

– Нет, никуда! Я здесь!
– поспешно отозвался Арнольд.

– Так мы ему и поверили; опять на телевидение торопится, - громко прошептала Аделаида Петровна.

– Он прав - лови момент! Я тоже рад был бы, чтобы меня разрывали на части, да не нужен никому, - возразил Соснин-Чусовской.
– Всякому овощу своё время.

– Это ты к чему?
– подозрительно покосилась на него Аделаида Петровна.

– Это я о себе, - успокоил он её.

– Садись, Арнольд, - между тем говорил Витольд.
– Ты будешь сидеть на высоченном стуле...

– На троне?
– уточнил Арнольд.

– Нет, на стуле, - повторил Витольд.
–

Ваш разговор происходит в домашней обстановке, во внутренних покоях, зачем трон? Здесь доверительная беседа, - во всяком случае, так это выглядит, ибо Шабака не доверяет никому, - он только делает вид, что доверяет.

Битков, Буров, вы должны поддержать эту игру: вы ведёте себя вольно, даже несколько фамильярно, но ни на секунду не забываете, что этот человек может уничтожить вас за малейшее неосторожное слово или просто заподозрив в чём-то. Вы должны показать, что бесконечно преданы ему; вы должны льстить, угождать и угодничать, но всё это так, чтобы не раздражать его. Умных много, он всегда может найти себе и других помощников, но вас он ценит как раз за то, что вы умеете вести себя, как следует...

А ты, Арнольд, ироничен и слегка брезглив с ними, но в то же время ласков, - ты понимаешь, что они подлёхоньки, низки и гадки, но другие ещё хуже. Эти, по крайней мере, действительно преданы тебе, поскольку без тебя им конец.

– Я понял, - ответил Арнольд, тайком снова взглянув на часы.
– Начнём?

– Но мы искренне прославляем Шабаку за сожжение прежнего фараона Бокхориса? Он ведь сжёг Бокхориса живьём, - спросили Битков и Буров.

– Конечно, искренне! Если вы этого не понимаете, вы ещё не вошли в роль!
– вскричал Витольд.
– Какое дело Харемахету и Тануатамону до того, что Шабака сжёг кого-то живьём? Да пусть он сожжёт хоть половину человечества, их это мало заботит! Они думают лишь о себе, исключительно о себе; они без колебаний готовы заплатить тысячами жизней за право сытой и довольной жизни для себя. Поэтому они искренне восхваляют Шабаку - он делает то, о чём они осмеливаются лишь мечтать, он воплощает их тайные желания...

Но всё это вы держите в уме, говорить об этом нельзя, а восхваляете Шабаку вы за любовь к Родине и народу, за ответственность, которую он взял на себя, за тяжёлые, но необходимые решения, которые он принимает. Бокхорис был слаб, он развалил страну, он был разрушителем, поэтому его следовало уничтожить. Да, это было жестоко, но оправдано высшими интересами государства; люди это понимают и одобряют. Очень важно также одобрение с точки зрения религии, поэтому ты, Харемахет, верховный жрец, торжественно изрекаешь, что вот сейчас-то и восстанавливается истинная вера предков, - вера, которая является опорой и надеждой всех наших людей. Ты почти слово в слово повторяешь сказанное в первом акте Каштой, отцом Шабаки, но только без какой-либо философии, - просто, до глупости просто! Помни, чем проще и глупее это прозвучит, тем убедительнее будет.

– Да, понятно! Мы поняли!
– закивали Битков и Буров.

– Начнём?
– Арнольд в третий раз взглянул на часы.

– Давайте, - кивнул Витольд.
– Начали...

***

– ...Хорошо, - сказал он, когда они прошли эту сцену.
– Музыки не хватает, но после она будет: что-нибудь легкомысленное, какой-нибудь шлягер. В конце концов, подобные истории повторяются и повторяются снова, но никого

ничему не учат, так что остаётся только смеяться. Во всяком случае, мы не дадим Шабаке быть серьёзным, - если он нас дурачит, так и мы выставим его дураком. Мы...

– У меня дальше идёт разговор с Пебатмой, приехавшей в Фивы, - прервал его Арнольд.
– Какая будет мизансцена?

– Вы лежите на кровати - это интимная встреча супругов после разлуки. Пебатма полуобнаженная, - мы оденем её в потрясающее бельё, - ты ласкаешь Пебатму, и тёплый свет заливает ваши тела, - стал объяснять Витольд.
– Но постепенно ваш разговор делается напряжённым; свет выхватывает теперь одни ваши лица, они бледнеют в лучах прожекторов и становятся похожи на маски - две маски в темноте, неестественные, фантастические!.. Ты поняла, Наденька?
– крикнул он в зал.
– Где ты?!

– Я здесь, - откликнулась она, подойдя к нему.
– Я всё время здесь стояла, вы меня не заметили.

– А, молодец! Встань рядом с Арнольдом, но представь, что вы лежите на кровати... Арнольд, соберись, чёрт тебя возьми, и если ты ещё раз посмотришь на часы, я их разобью, клянусь!
– закричал Витольд.

– Мне вправду надо будет скоро уйти: тётя в больнице, просила принести ей кое-что. Она одинокая, кроме меня у неё никого нет, - оправдывался Арнольд.

– Никакой тёти у него никогда не было, - шепнула Аделаида Петровна.

– "Если у вас нету тёти, то вам её не потерять", - пропел Соснин-Чусовской с добродушной улыбкой.

– Я тебя убью, я тебя когда-нибудь обязательно убью, - Витольд погрозил Арнольду кулаком.
– Живо соберись, и работать, работать!..

– Да, извини! Я готов, - сказал Арнольд.
– Хотел только уточнить: значит, я рад приезду Пебатмы, я по-прежнему люблю её?

– В твоём понимании любви! Наденька шепчет в конце первого акта: "Что же это за любовь?" - вот от этих и пляшите, - ответил Витольд.
– Эта ваша сцена похожа на сцену расставания, но тогда сюда примешивалась тревога, а ныне царь торжествует. У него есть всё, о чём можно мечтать: безграничная власть над огромной страной, всеобщее почитание, богатства, от которых захватывает дух, и, наконец, любящая жена-красавица. И царь добился этого сам - отчего же не понежиться в лучах славы?

Ты велик, Шабака, бесконечно велик, ты земной бог, поэтому смотришь на Пебатму как бы с небес - она ведь так и осталась обычной женщиной. Если что-то и возвышает её над прочими людьми, так это близость к тебе, которую ты даруешь и за которую Пебатма должна быть бесконечно благодарна своему мужу и повелителю. Ты просто-таки таешь от сознания своего совершенства, - ты гордишься собою, ты любишь себе, ты на вершине блаженства.

Арнольд засмеялся:

– Не выйдет ли это гротеском? Несколько комичный образ.

– И замечательно, чудесно, великолепно!
– закричал Витольд.
– Тем более ужасен и отвратителен должен быть Шабака, когда он вдруг сталкивается с сопротивлением Пебатмы, когда он видит, что она вовсе не считает его совершенным и великим, - наоборот, говорит, что он теряет человеческие черты, превращается в жестокое самодовольное чудовище. Шабака потрясён, оскорблён, унижен, - как она посмела, какая чёрная неблагодарность! В нём закипает ярость, он готов растерзать, задушить Пебатму, он с трудом сдерживается; его лицо каменеет и превращается в ту самую жуткую маску, о которой я говорил... Всё это ты покажешь нам, Арнольд, в полную силу своего таланта!