Цареградский оборотень

Смирнов Сергей Анатольевич

Один из мужей, одетый не в небесную синь утра, а в вечернюю зарю, подступил к обомлевшему княжичу и длинным бронзовым жезлом с орлиным клювом и острыми крылышками попытался поддеть его между ног, прямо за срамное место. Но Стимар уже опомнился и юркнул, как в Фермастре, под ближайший стол.

Раскатистый смех загремел над княжичем в вышине. Стоило ему высунуться из-под стола, из леса кедровых ножек толщиной в его, малого, обхват, как в тот же миг на него обрушился град душистых золотых плодов ирия. Такую встречу устроили “маленькому кагану” северцев телохранители ромейского царя -- экскувиты.

Наконец

двери Триклиния экскувитоввыпустили Стимара в открытый двор, выложенный плитами розового льда.

Стремительные ручейки мраморных узоров привели княжича к гранитным стенам нумер, императорских застенков. То были не просто стены, а настоящие скалы. Испугавшись таких необъятных камней, Стимар снова скрылся под своды дворцовых небес, пересек мерцавшие влажными искрами просторы бань Зевскиппаи достиг дворцового храма святого Стефана, который был соединен одной золотой крышей как с великими банями, так и с самыми глубокими на свете узилищами. В храме мимо княжича промелькнули пчелиные рои огоньков и вереницы худых людей в черных одеяниях, совсем не заметивших малого, словно все они были мертвыми замежными слепцами. Но и здесь нельзя было прятаться и перевести дух, как на Туровой земле нельзя было прятаться среди темных столбов погоста.

Полуденные двери храма выпустили княжича уже не в каменную пустоту, а прямо в чудесные сады ирия.

Княжичу захотелось совсем потеряться в тех садах, нырнуть поглубже в волны густой листвы и веток, скрыться среди рукотворных холмиков и в уютной темноте гротов или свернуться клубочком в маленьком потаенном месте под настоящим синим небом, не заполоненном крылатыми людьми и огнецветными перьями птиц.

Но в тех чудесных садах каждый лист и каждая ветка были уже тронуты чьими-то пальцами, повернуты не по своему, никому не приметному, как в обычном лесу, желанию, но -- по воле чьих-то бережных и вездесущих рук, по велению чьих-то требовательных и мудрых взоров.

Те бескрайние сады были наполнены чьим-то бережным и бдительным дыханием, и потому стражам с холодными, невысиженными яйцами вместо глаз и белой скорлупой на так и не вылупившихся из них зрачках, вовсе не нужно было сходить со своих мест, на которых они родились и выросли, чтобы стоять безмолвным дозором. Берегло и охраняло ромейский ирий только разлитое по его просторам и пустотам дыхание чьей-то непостижимой воли, дыхание, в котором и вдох, и выдох навечно слились в единый, строго надзирающий над всяким порывом и движением покой. И угрожающая неподвижность стражей оставалась их первым и последним долгом -- зримым предупреждением о великой невидимой силе, своим покоем творящей всю эту окруженную каменными стенами красоту.

Всего на один маленький шаг княжич осмелился отойти от стен Дафнея и от пустот, покрытых рукотворным небосводом. Белые стражи возвышались в глубине сада над невысокими, покорными деревцами, приносившими золотые плоды. Те самые, которые со смехом бросали в княжича стражи-телохранители самого василевса.

Стимар вспомнил о своей раковине и сделал выбор. Он отступил обратно -- в прихотливый сумрак мраморных пустот, и, отступив, долго прислушивался.

Погоня обессилела далеко позади... или вовсе забыла о маленьком чужаке, затерявшемся во Дворце.

Больше не нужно было бежать со всех ног домой, под молнии отцовского взора, гром его гневных слов, под его всесильную руку.

Теперь оставалось

поискать себе место, откуда можно заглянуть за море и за Поле и разглядеть за окоемом родной Туров град. Что такое место в ирии должно быть, княжич не сомневался, как уже не сомневался и в том, что, стоит ему увидеть из ирия родные места, как он успокоится и больше ничего здесь не будет бояться.

Он без труда отыскал лестницу, что вела вверх. Он уже не боялся пустот, не боялся идти по чудесным узорам, не боялся того, что под ногами нет и, может быть, уже никогда не окажется настоящей -- мягкой и неровной, как ладонь, -- земли. Раньше он привык к кораблю, к тому, что твердь под ногами все время качается из стороны в сторону. И потому он еще быстрее, чем к корабельным доскам, привык к скользкому и ровному, как лед, полу.

С каждой ступенью воздух становился все прохладнее и просторнее. Княжич не удивился, когда вокруг него стали кружить настоящие голуби, вороны и даже те белые стремительные птицы, что носились только над водою -- над рекой и над морем. Он знал, что уже поднялся на такую высоту небес, откуда можно бросить яблоко на какую-нибудь из веж Большого Дыма и посмеяться, когда сторожевые станут задирать головы, разевая от удивления рты.

Княжич задумал шагнуть на какое-нибудь подходящее облако, когда оно будет проплывать мимо окна, и на том облаке добраться-доплыть до дома. Не станет же гневаться отец, князь-воевода, если увидит сына на небесах, в вышине, которую никакой стрелой не достать. Не станет гневаться, потому что никто из иных родов -- ни северских, ни полянских -- не бывал живым на небесах и не плавал на тучах, как на лодьях. Так он, Стимар, сын князя-воеводы Хорога, прославит свой род и станет первым среди своих братьев.

Это смелое желание завело княжича в конец долгой галереи, под высокое полукруглое окошко. Подоконник был на такой высоте, что пришлось подпрыгнуть и ухватиться за его край. Княжич подпрыгнул и ухватился. Порывистый шорох донесся сверху, но не испугал его. Он потянулся к свету и увидел голубиное гнездо, а за ним, внизу -- живую синеву моря, простиравшуюся до окоемов и теперь казавшуюся с высоты дворца почти такой же родной, как родные Туровы земли.

Теплая гладь подоконника напомнила княжичу столешницу в отцовской горнице. Тут и завершился наконец безудержный бег его души.

В тот же миг княжича всего охватила вязкая глухота и дрожь. И в этой вязкой глухоте, как мелкая птаха в горстях, колотилось сердце. Лицо запылало. Пот принялся жечь спину, слипшуюся с рубахой. Каменная гладь под ладошками и коленями стала колыхаться, как корабль.

Чуть не спихнув гнездо с окна вниз, Стимар выгреб из него пестренькие шарики и все три разом закатил себе в рот. Одно яйцо треснуло еще в пальцах, и липкая щекотка поползла вниз, к локтю. Сглотнув сладковатую жижицу вместе со слабым хрустом осколков, Стимар облизал руку, а потом свернулся клубочком, как давно хотел, и стал глядеть из окна наружу.

Было очень высоко, куда выше сторожевых башен Турова града. Княжичу теперь очень нравилось видеть всю широту моря и сверкавшие на ней россыпи солнечных лепестков, радостную пестроту парусов на воде, а крыш -- по берегам.

Потом все внизу затянуло тучей. Стимар отдохнул бы во Дворце еще немного, но побоялся, что туча вся пройдет мимо. Он встал, шагнул на тучу с подоконника и пошел домой. Туча немного покачивалась под ногами, но Стимар привык к такой качке на корабле и шел смело, не боясь упасть.