Царёв город
Шрифт:
— А кто ныне не греет? Все, яко воробьи, клюют понемножку. А я к тому говорю, что никто на мои стены не полезет. Казань рядом, вон она, через реку наискосок стоит, стены острожьи крепки, еще до казанского взятья возведены. Чай, помнишь, как в Угличе самолучшие сосенки срубили, плотами перегнали и за две недельки крепостишку вздернули? Более тридцати лет прошло, каждый год что-то пристраиваем — чего тут смотреть... Выпьем давай еще чарку-другую, да и на покой. Я те девку сенную постель погреть пошлю. Есть тут у меня одна ягодка-малинка...
— Ой, хитер ты, княже
— Да покажу, покажу. Вот утром опохмелимся, и посмотришь. Мне такую махину в карман не спрятать.
В дверь бочком пролез подьячий. Вытянув лисью мордочку, пропел:
— Князюшко-батюшко, у нас гость во дворе.
— Кого еще бог принес? — недовольно, через плечо, спросил Буйносов.
— Прибежал из-под Лаишева голова Степан Кайсаров. Пустить?
— Ох ты! — воскликнул Сабуров. — На помине, как сова на овине! Зови! Поглядим, что за пташка твой зятек.
Мимо подьячего в избу вошел Кайсаров. Посреди горницы остановился, перекрестился на образа, бросил мокрую, смятую в руке шапку на лавку, утер рукавом бородку и усы:
— Бью челом тебе, боярин Сабуров, и тебе, князь Петр Иваныч. Простите за мокроту, на дворе ливень. В конце пути все же меня прихватил.
Буйносов, широко раскинув руки, шагнул к зятю, обнял, поцеловал трижды.
— Разболокайся и — за стол.
— Хорошо ли доехал? — спросил Сабуров, когда Степка уселся на скамью.
— По Каме лодка бежала, слава богу, ходко, а вот по Волге спроть течения намаялись. Не только у стрельцов, но и у меня руки измозолились в кровь, — и он показал багряные ладони.
— К тестю погостить?
— Смилуйся, боярин. В такую даль — ЛОгостить. По делу я.
— Крепость на кого оставил? — сурово спросил Буйносов.
— На Митьку Болтина. Мужик надежный.
— Надежный-то надежный, а к тебе с проверкой Богдан Сабуров из Казани выехал. Приедет, а головы кре. постного нету.
— Ладно, не бранись, княже, — Сабуров налил вина, подвинул чарку Кайсарову. — Ты сперва согрей гостя, потом и спрашивай. А с Богданом мы договоримся как-нибудь.
— Мог бы Митьку послать, — с напускной суровостью упорствовал Петр.
— Мог бы, мог бы... К тебе в гости зятюшка любимый приехал, а ты с упреками. На, выпей, потом о деле скажешь.
Степка в трудном пути оголодал, а после чарки осмелел и начал усердно поглощать оставшуюся телятину, овсяную кашу на сале, пироги с грибами. Сабуров глядел на него искоса, усмехался. Буйносов то и дело подвигал гостю чарку. Данила нюхом чуял, что Степка прискакал в такую даль не по пустому делу. Наверняка что-нибудь натворил и приехал к тестю за помощью. И, может, дело это и есть та зацепка, которая так нужна сейчас Сабурову. Не зря же хозяин старается поскорее оглушить гостя хмелем и увести на покой.
— Ты на хмельное-то не особенно налегай, — сказал Данила. — На голодно брюхо упьешься и о деле сказать не сможешь.
— Дело, оно не волк, в лес не убежит. Завтра поговори^ — торопливо откликнулся Петр Иванович и налил зятю полный ковш медовой браги. Тот вылакал его не отрываясь, и через малое время уткнулся в миску с кашей. Буйносов хотел позвать слуг, чтобы Степку унесли, но Данила проворно поднялся, взвалил Кайсарова на плечо:
— Указывай, князь, куда нести. Зачем слугам его по-называть? Воевода все-таки.
Потом выпили еще по чарке, поговорили о том о сем, и Данила попросился на покой. Буйносов указал ему отдельную спаленку, пожелал доброй ночи, и они расстались.
В спаленке и в самом деле грелась постель. На широкой кровати кто-то лежал под одеялом. «Ну и хитер старый лис, — подумал Сабуров.—Мысли мои прочитал и приставил ко мне на всю ночь сторожа». А задумал Да-нило в полночь тайно сходить к Степке и все у него спы-тать. А теперь уйди, попробуй... Бабу, конечно, можно прогнать, но она сразу разбудит князя... «Ладно, — решил воевода, — ты, Петрушка, хитер, а я тебя перехитрить попробую». Он вз'ял единственную свечу, мерцавшую в углу, оглядел спаленку. Его пузатый кожаный кошель, где хранились деньги, бумаги и три штофа романеи, был на месте. Укрепив свечу на спинку кровати, он вытащил штоф, походные чарки и, ткнув локтем лежавшую под одеялом, сказал тихо:
— Вставай, выпьем.
Девка, видать, была привычной греть гостям постели Она высунула из-под одеяла голову, спросила смело:
— Князюшко на медовуху поскупился али как?
— У меня от нее похмелье тяжкое бывает. Я уж лучше своей романеей упьюсь. Заморско винцо пробовала?
Девка откинула одеяло, села на кровать рядом с воеводой, натянула исподницу на оголившиеся колени...
...Около полуночи, когда девка, разметавшись по кровати, тихонечко со свистом захрапела, Данила поднялся, зажал под мышкой два оставшиеся штофа и на носках вышел из спаленки.
Степку еле добудился. Он сел на кровать, потер ладонями виски.
— Гудит яко котел. Утро, што ль?
— Светает. Давай опохмелимся, — сказал Данила и протянул чарку романеи. Степка выпил, тряхнул головой, вздохнул. Озноб в теле понемногу улегся, внутри потеплело, просветлело в голове. Сабуров налил еще чарку. Он решил ковать железо, пока горячо.
— Тестюшко твой у меня заступничества просил. Натворил что в Лаишеве-то?
— У меня в воеводстве все ладно, — ответил Степка
— Не скажи. Было б ладно, не прискакал бы в такую даль. А там сейчас, замежду прочим, мой брат Богдан Юрьич щупать тебя приехал. А он, ты знаешь, шуток не любит.
— Говорю, в Лаишеве все путем, — Степка сам налил чарку, выпил.
— Ну, смотри, коли мне не веришь и таишься, на заступу не рассчитывай. Мы, Сабуровы, такие: кто с нами открыт, тот нам друг, кто с закрытой душой — враг.
Кайсаров выпил еще чарку, задумался. Хоть дело, по которому он приехал, касается больше Буйносова, но в Лаишеве все равно о нем Богдану станет известно. Й тогда Степану Кайсарову несдобровать. Не лучше ли все рассказать, может, Данила что и посоветует? А тот будто проник в его мысли, сказал: