Царёв город
Шрифт:
— Советов моих ты и в малых делах не приемлешь, зачем попусту время тратить? Его у тебя и так не хватает. Да и какой я советчик, если у тебя ко мне веры нет.
— Потому и нет, что ты делу моему не радеешь, наперекор ему все творишь. Сколь я не противился, а ты кого в жены взял? Олену, Шереметьева дочь. А он, Шереметьев, не первый ли супротивник мой! Ты тогда меня послушался? И коль будет она, не дай бог, царицей, она державу нашу за золотые сережки продаст.
— У тебя, государь, что ни князь, то супротивник, что ни боярин, то изменник. Не на дворовой же девке мне жениться было!
— Вот как ты заговорил! Нет, не был ты моим единомышленником и не будешь! Иди, штн свои дохлебывай. Разохотилось мне с тобой говорить, раздумалось. Иди, иди.
Царевич пожал
— Подожди. Утром на боярском совете быть непременно. И оденься по чину. А то прибежишь, как и сей раз, в рубахе, штями обляпанной...
...Сидение с первосоветниками думы началось с раннего утра. В четыре часа ночи вся слобода встала на моленье, в шесть утра защитник Пскова Иван Шуйский, глава думы Мстиславский, дядя царевича Федора Никита Юрьев, князья Богдан Вельский и Александр Нагой, оба Годуновы пришли к государю в Крестовую палату. Туда же еще раньше привели царевичей: Ивана и Федора. Ранее царь любил заставлять первосоветников ждать, но ныне появился в палате вслед за всеми. В кресло, поставленное на возвышение, не взошел, а присел на лавку около изразцовой печки. Без обычной в таких случаях торжественности сказал:
— Князь Шуйский Иван сын Петров, начинай, рассказывай. Говори подробно, ибо давно мы вестей из-под Пскова не имели.
Князь и боярин воевода Шуйский поднялся, распахнул кафтан (в палате было жарко натоплено) и начал говорить спокойно, размеренно. Он знал себе цену — царь счи тал его лучшим воеводой, недаром же поручил ему зати1у Пскова.
— Осенью минулого года, вы о сем знаете, ляхи отняли у нас Великие Луки, град Торопец и пришли под Псков У Речи Посполитой было в войсках сорок восемь тыщ ратников, осадные пушки. У нас же было—тыща конных детей боярских, две с половиной тыщи псковских и нарвских стрелков, полтыши донских казаков атамана Мишки Чер-кашенина. Местные псковские воеводы имели у себя три тыщи дворян. Ежели счесть и заверстанных холопов — у нас обретется всего восемь тыщ рати. Супротив сорока восьми тыщ ляхов. Первый приступ круля Батория длился, почитай, полсуток, но мы отбили его с честью, а Свинуз-скую башню, коюю успели занять ляхи, мы взорвали вместе с неприятелем. Ныне же мы затворили стены города накрепко и сели в осаду. Многие наскоки ляхов покамест разбиваются о стены Пскова без видимой для них пользы Но не так крепки стены, как твердость псковичей, решивших умереть в городе, но не отдать его врагу. У нас вместе с воинами сражаются и жонки псковские, и дети-подростки. Никто не щадит ни сил, ни жизни, все терпеливо переносят голод. Одначе долго последнему врагу нашему мы противиться не сможем. Задушить нас может только этот неприятель — голод. Вам судить, государь и бояре, как нам быть далее.
— А круль Баторий глад терпит ли? — спросил Борис Годунов.
— Войска его одеты по-летнему, жолнеры короля гра бят окружные села, жрать им тоже нечего. При первых же заморозках рати ляхов начнут таять.
— Стало быть, зиму вы просидеть можете?
— Государь укажет — просидим. Но лучше бы поднатужиться и снять осаду совсем.
* — Мне сие указать легко. Но у Батория в союзе ко роль шведский Юхан. Ведомо нам, что он готовит войска на Новгород, а его воевода Делагарди, вы это тоже знаете взял Нарву, Ивангород, Копорье и Ям. Если падет Новгород, то и Пскову не устоять. Тогда дорога на Москву будет открытой. А за нашей спйной три татарских орды стоят. Вот о чем подумайте, бояры.
— Надо, государь, со Стефаном Баторием мир чи-нить, — сказал боярин Никита Юрьев. — Изнемогли мы ог войн постоянных, сил мало. А е Юханом одним как-нибудь, даст бог, справимся.
— Баторий всю Ливонию к себе спросит, — заметил князь Вельский.
— Да еще в придачу четыреста тысяч злотых, — добавил Годунов. — Где их взять?
— Как же быть? — спросил царь, оглядев бояр, потом остановил взгляд на царевиче Иване.
— Злотых нам, конечно, жаль,— Иван Иваныч заговорил, глядя в пол. — А владетелей ливонских можно отдать на съедение врагу. Их нам не жалко...
— Ты, царевич, не ехидничай, ты дело говори. Как мыслишь быть нам?
— Если мы пропадем, то казна царева пропадет тоже. Надо ее пустить в дело, укрепить наши рати и послать их па Оршу и Могилев. Если силой крепость возьмем, Баторий сразу хвост прижмет и длани с горла Пскова снимет, руки князя Шуйского развяжет. Вот тогда и по Юхану ударить можно.
— Значит, войне конца не будет? — спросил Александр Нагой. — Тогда истощимся напрочь.
Начался большой спор, дума разделилась на две поло-вины. Одни говорили про передышку, про замиренье, дру* гие твердили — воевать! Царь спор этот будто не слышал. Он сидел, опустив голову, и думал. Потом поднял руку, заговорил:
— Не в том смысл нашего совета состоит — воевать или не воевать. Полного мира недруги наши нам не дадут. Я мыслю так, бояре: у Батория надо вырвать мир, а все силы бросить на Юхана. Нарвское плаванье нам выпускать из рук нельзя ни в коем разе. Без моря мы пропадем, это уж истинно.
Дума, еще поспорив мало, постановила: «А помириться бы со Стефаном королем, а короля свейского не замири-вать».
Потом спор разгорелся снова, и, вроде бы, из-за маловажного. Как писать в мирной грамоте титлы короля и паря. Стефан всегда требовал полного титла: «Король великой Польши, князь Ливонский, князь и государь Литвы, ясновельможный гетман Украины, князь Семиградский, Гданьский, государь Вифляндский, курфюрст, его величество Стефан Баторий». Если сей титл принять, то многое из царского титла придется выбросить, ибо в нем также указано княжение Ливонское, Литовское и Украинское. Ну, Гданьск, Семиградье, пес с ними, но исконные названия за что же ляху отдавать? Спорили долго, особенно горячился по сему поводу царевич Иван. Он в скором времена надеялся царствовать, а тут, мыслимо ли дело, полтитла у него отхватывают. Этому старому дураку хорошо, про воевал полгосударства, поставит подпись под грамотой и умрет. А ты ходи с усеченным титлом.
Спор этот, как и все прочие, прервал царь. Он сказал:
— Хватит языки проминать, бояре. Извечного государя, как его ни напиши, во всех землях ведают. Согласен, пишите меня без титлов, токмо «государь Вифлянский» Ба-торию писать не будем. Нарва нам самим нужна.
— Как быть, государь? — спросил Вельский. — Баторий послов наших не примет, пленит всех. Кто содейство замирению делать будет?
— Недавно был у меня монашек один от римского папы Григория, — ответил царь. — И просил тот монах стать нам рядом с Римом супротив турецкого солтана, Я ему такое согласье дал. Все равно мы с татарами да турками до конца дней русских так и так воевать не перестанем. И за это, я мыслю, папа нас со Стефаном помирит.
— А не стыдно нам будет?!—воскликнул царевич Иван. — Папа — первый враг нашей веры, не он ли все эти годы толкал Батория на наши рати? А мы будем челом ему бить, его посла обхаживать. Весь мир знает, что сия римская ехидна сказала. Мол, кнут польского короля — единственное средство, дабы вколотить в россиян святую католическую веру. А мы за это будем в рот е?^у заглядывать?!
— Ты, Ваня, не кипятись, — не поворачивая головы к Ивану, заметил царь. — Не тебе — мне покамест в рот папе придется заглядывать. Я и загляну. Ибо тот сильным государем чтется, который гордыню свою пересилить может. А твоя гордыня тебя задавила.
Царевич резко поднялся со скамьи, оглядел бояр, зашагал к двери.
— Ты куда?
— Слаб я с такими великими мужами разговаривать немощен.
— Вернись сейчас же! Я тебе велю!
Но Иван Иванович не остановился, как будто этого грозного окрика не слышал.
Бояре сокрушенно качали головами.
II!
Царевич Федор на боярском совете сидел как на иголках. Он ненавидел спорящих бояр, которые затягивали время, злился на брата, который дерзил отцу и тоже зря тратил часы. А в медвежьем загоне сидел свирепый зверь, которого изловила на охоте свита царевича Ивана, сейчас бы самая пора начать медвежью забаву — любимое, второе после благовеста, занятие Федора. Еле дождавшись конца думы, он радостно возвестил о начале забавы и пригласил бояр потешиться медведем, глядя при этом на отца вопросительно. Царь кивнул головой в знак согласим