Царёв город
Шрифт:
Повивальная бабка Марфута загородила сноху своим грузным корпусом, басовито и грубо сказала:
— Ты-то, государь, пошто сюда влез? Аль не видишь, мы рожать собираемся.
— Иванко где?
— У себя, поди. Где ему быть, — ответила Елена.
— Мне он надобен, а его нигде нет. Какая ты ему жена, если не знаешь, где муж ночует, — увидев нелюбимую сноху простоволосой и голозадой, Иван озлобился. Ему захотелось всю накопившуюся обиду и тревогу излить на Елену.
— Я ему жена хорошая, —на обидные слова свекра йиоха решилась отвечать дерзко. — А вот ты какой о^ец, если сын от тебя прячется?
— А ну, мамка, выйди! — приказал Иван, и Марфута, почуяв гнев, сразу вышла. Елена выпрямилась, натянула подол рубахи ниже, но прятаться не стала. — И не стыдно тебе! Что ты, словно блудница Вифлеемская, ляжками передо мной сверкаешь?
— Коли тебе, старому человеку, не совестно, то мне и подавно. Я роженица! Я внука тебе принести готовлюсь.
— Вот и хорошо! — царь отвернулся от снохи, присел на конец скамьи. — Я чаю, он будет весь в отца. Пусть Ванька почувствует на себе, каково ему в старости жить, когда сын его будет ненавидеть да по ночам прятаться, да заговоры плести. Ужо взвоет тогда, как мне сейчас выть приходиться.
— На это не надейся! Мой сынок будет чист, твою лихую кровь он не примет!
— А чью?! — Иван вскочил со скамьи, подбежал к снохе. — Уж не шереметьевскую ли?
— Да, нашу, честную, доброго рода кровушку, всю ему отдам до капельки.
— У, сука срамная! — царь схватил Елену за голые плечи, с силой тряхнул, бросил на рундук. — Да я его, выродка шереметьевского, в утробе твоей задушу!
— Ирода-царя вспомни! Он тоже деток малых душил, а как умер? В мученьях! И ты подохнешь скорее, чем...
— Вона как! — царь схватил сноху за ноги, рванул на себя, сбросил с рундука. Елена охнула. Иван отвел ногу назад и с силой ударил по животу носком сапога. Елена закричала истошно, свернулась калачом, обхватив руками живот... Царь выскочил за дверь, столкнулся с Годуновым:
— Помоги ей... Рожать начала.
Как он очутился на своей постели, не помнит. Откинулся на подушки, задыхаясь, проговорил отрывисто:
— Он... еще там у нее... в брюхе... а уже... изменник.
Утром во дворе стало известно — у Елены выкидыш,
а сама роженица лежит в беспамятстве.
Царевич, чтобы не идти на пир, решил спрятаться в Оружейной башне. Там, в каморке под лестницей, жил его личный дьяк Спиридон, у него можно было скоротать ночь.
Дьяк встретил его новостью:
— Был у меня князь Масальский, велел тебе, царевич, кланяться. Велел передать, что он зря себя и коня истомил...
— Давно?
— Часа, поди, два тому.
— Ладно! — Иван Иванович бросился из каморки на конюшню, сам оседлал коня и вырвался за стены слободы на дорогу. Он решил догнать друзей и сказать им, что решился. Выжидать нет смысла. С отцом он рассорился накрепко, мириться с ним не хочется, надо действовать. А то друзей позвал, тесто затворил, а потом бросил. Нет, пора уж и хлебы печь.
Осенью ночь наступает быстро. Вроде и проскакал-то царевич немного, как дорогу заволокла темень, начался холодный обложной дождь. А царевич одет легко, сразу промок до нитки. Конь от резвого бега горяч, со спины его валит пар, а Ивана начала колотить дрожь. Ко всему он, видно, сбился с дороги и понял, что Масальского ему не догнать. Коня он повернул назад, да поздно. Где дорога домой — бог ведает? Пришлось опустить поводья, дать жеребцу волю, он-то дорогу найдет.
К слободе подъехал только утром. Озноб сменился ломотой в теле и жаром. Встретила его Марфута и сказала, что сына у него не будет. Про ночное посещение царя повитуха на всякий случай промолчала.
Царевич кинулся в опочивальню жены. Елена лежала на том же рундуке, в бреду вскрикивала: «Ирод ты, ирод... В мученьях подохнешь, убивец!» Около нее хлопотали иноземный лекарь, две няньки. Они расступились. Царевич опустился на колени около рундука, положил ладонь на пылающий лоб жены:
— Касатонька ты моя, очнись. Будет у нас сын. Еще будет... — Елена услышала знакомый голос, открыла глаза. Приподняла голову, простонала:
— Он... его... ногой, по темечку. Он...—голова ее снова упала на подушку. Елена и царевич меж собой никогда не называли царя по имени. И Иван сразу понял, кто это ОН и что случилось. Лекарь тронул его за плечо:
— Отойти, царевич. Ей отшень покой натопен.
Иван, пошатываясь, вышел из опочивальни. Ломило
голову, кровь стучала в висках, знобило. «Что творится на белом свете, господи! Он же дитя убил! Внука своего». Царевич сжал кулаки, и сразу в разгоряченную голову пришла мысль идти к НЕМУ, выплеснуть в его рожу всю свою ненависть, броситься на него, схватить за горло, душить, рвать и топтать его костистое тело. Пусть его схватят потом, пусть предадут смерти, это не пугало царевича.
ее ;
Он побежал по переходам, на ходу неизвестно зачем сбросил меховой терлик прямо на пол, остался в легком турском расписном шелковом кафтане. Потом сорвал с головы шапку, может оттого, что ему было жарко и душно, откинул ее в сторону. На лестнице встретил Федора. Брат схватил его за рукав, заговорил умоляюще:
— Не ходи, братец, к нему, не надо. Ты, Иванушка, добрый человек... не надо, сохрани тебя господь.
— Пусти, блаженный! — Иван вырвал рукав, но брат ухватил его за полу кафтана:
— Не сердись, Иванушка... негоже так. Ну пережди денек-другой...
Иван оттолкнул Федора, бегом, гремя сапогами по ступеням, спустился вниз, столкнулся с дьяком Спиридоном:
— Где он?!
Умный дьяк сразу понял, куда и зачем стремится Иван; ухватился за пояс:
— Охолонь, царевич, погоди. Государь в Крестовой палате, молит-ся богу. Благоразумен будь.
— Не мешай, дьяче! Я задушу его! А ты... ты бумаги мои в случае чего, сожги. А людям скажи—он дитя мое убил!
— Зачем? Вся слобода знает...