Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка

Сапаров Александр Юрьевич

У купца забегали глазки:

– Дык привезть-то можно, а вот цена-то какая будет? Мы такого вовек не возили.

– А ты подумай и скажи, сколько будет стоить – пять бочек золы от вас привезти. То есть возьми за провоз, за сбор, сушку, сжигание и собирание в бочки. Ты ведь там это за копейки сделаешь. Ну и цену назначай, чтобы тебе не обидно было и чтобы я тебя не повел на правеж за грабеж среди бела дня.

– Боярин, а спросить тебя можно, чего это ты так хочешь золы из этой капусты морской? Ежели на щелок, так дерева немерено вокруг,

и дешевле выйдет, чем со Студеного моря везти.

– То не твоя забота, может, моя левая нога такого щелока в баню хочет. Ты купец, твой товар – мои деньги, давай сговариваться. Ежели согласен, иди к моему ключнику и решайте с ценой. Мне с тобой невместно о ценах спорить.

Федор быстро нашел общий язык с купцом, и цену они обговорили, хотя мой ключник изредка кидал на меня озадаченные взгляды – тоже небось гадал, зачем его хозяину зола от морской капусты.

Вечером в наши ворота заколотили, Когда охрана узнала, кто это, двери немедленно открыли. В дверях стоял растрепанный отец Евлампий в сопровождении нескольких прихожан.

– Сергий Аникитович, как к последней надежде прибегаю! Дочь у меня второй день животом мается. Не могу я знахарей звать. А ты, знаю, муж богобоязненный, все с благословения Божьего делаешь. На службах бываешь. Посмотри ты, Христа ради, мою Наталью. Может, поможешь чем.

Мне немедленно запрягли возок, и мы с попом отправились к нему домой. Пойдя темным коридором, оказались в жарко натопленной комнате. На высоких перинах полусидела девушка лет четырнадцати, закрытая кучей одеял.

Рядом стояла попадья. Я ее немного знал, встречались на службах. Мы поздоровались. Я повернулся к отцу Евлампию.

– Отец Евлампий, мне, чтобы знать, что за болезнь, надо обязательно осмотреть живот вашей дочери. Без этого я никак не могу сказать, в чем дело и как ее лечить.

Девушка залилась краской. Поп переглянулся с женой, та решительно кивнула.

– Батюшка, пусть смотрит, может, хоть поможет чем.

– Хорошо, тогда я немного поспрашиваю ее. А потом посмотрю живот. Наташа, ты когда заболела?

– Вчера, дяденька, – отвечала дрожащим голоском Наталья.

Мать из-за моей спины шепнула ей:

– Дура, боярин перед тобой, отвечай правильно.

– И что у тебя случилось?

– Так после обеда живот немного заболел, а потом блеванула я один раз. Вот все, что съела, и вышло. Потом весь вечер хорошо было. А сегодня живот болит и болит, и есть я не хочу.

– Ну хорошо, давай я посмотрю твой живот.

На то, чтобы обнажить живот, ушло немало времени. Пока сняли три одеяла, пока подняли три платья… Хорошо хоть, что про трусики в эти времена никто не знал и их снимать не пришлось.

– Наташа, покажи место, где болит.

И Наташин палец уперся точно в проекцию аппендикса. Я положил руки на живот. Уже имелись небольшая ригидность брюшных мышц и симптом раздражения брюшины в правой подвздошной области. На всякий случай постарался просмотреть придатки, но

без влагалищного исследования это было трудновато. И все же, похоже, аднексита не было.

Я опустил платье и повернулся к матери.

– Пойдемте, нам надо поговорить.

Мы уселись втроем за стол, и я начал объяснять:

– Отец Евлампий, что за болезнь у вашей дочери, я знаю, называется она воспаление отростка слепой кишки. От этой болезни умирают почти все. – Попадья охнула и зарыдала. – Я могу вам предложить сделать разрез в животе и отрезать эту кишку. Но это тоже очень опасно, от этого тоже можно умереть. Но от болезни она точно умрет, а если ее лечить, девушка может остаться в живых. Но я не могу вам обещать, что все пройдет хорошо. Так что решайте сами, что делать. Но вы должны решить это до сегодняшнего утра, потому что потом кишка в животе лопнет и тогда уже ничего нельзя будет сделать.

Родители посмотрели друг на друга, и Евлампий сказал:

– Спасибо, боярин, на том, что правду сказал. Будем мы молиться Господу и надеяться, что все пройдет и так. Все в руках Божьих – и наша жизнь, и наша смерть.

Я попрощался с хозяевами, сказал, чтобы девочку не кормили и давали только воду.

Ехал и ругал себя: может, надо было сказать, что все будет хорошо на сто процентов? А потом мой внутренний голос заявил:

«А если она не проснется после эфирного наркоза? Можешь и на костре сгореть за такие дела».

Приехал я в дурном настроении и лег спать. Но сон не шел. Неожиданно под утро, когда еще не рассвело, в ворота снова забарабанили. Это был отец Евлампий, а с ним в возке – Наташа.

– Вот, мы с матушкой решили. Про тебя все говорят: под Божьим благословением ходишь. Так что может и получиться.

Мысленно полив их матом, я приказал Антохе готовить операционную.

Позвал двух женщин, показал им, как надо раздеть девочку и закрыть простынями, оставив только открытое место на животе. Затем мы с Антохой приступили к делу. Он давал эфирный наркоз, я готовил инструменты.

Через пятнадцать минут девочка спала. Я торопился – боялся этого наркоза. Сделал быстрый разрез скальпелем – недаром я его точил все время. Потом пошли перевязка сосудов, рассечение мышц. Дальше – поймал края брюшины и самодельными неуклюжими зажимами пристегнул ее к простыням. Раскрыл края раны и вздохнул с облегчением: флегмонозный отросток лежал передо мной. Я быстро перевязал его и отсек. Образовавшийся узел ушил кисетным швом. Скомандовал Антохе уменьшить темп капанья эфира и начал ушивать в обратном порядке брюшину, мышцы и кожу. Часов у меня не имелось, но по моим внутренним ощущениям это был мой рекорд: сделал я все, наверное, минут за двадцать пять. И теперь напряженно смотрел на лицо девочки, с которой уже была снята эфирная маска. Прошло пятнадцать минут, она спокойно дышала. Двадцать минут, тридцать… у меня началась паника. И вдруг больная громко вздохнула и открыла глаза.