Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка
Шрифт:
Когда я сидел за ужином, моя Феклушка, стоявшая сзади, сказала:
– Ох, не жалеешь ты себя, Сергий Аникитович, и чего ты жилы рвешь. Взял бы, сел на коня да со товарищи в лес прокатился. Вон посмотри, как соседи-то твои живут. А ты все-то в делах или в церкви службы стоишь. Поговаривают, что в монастырь скоро уйдешь, постриг примешь.
От неожиданности я даже подавился. Похоже, с благочестием перестарался. Нет, я пока еще хочу пожить мирской жизнью.
На следующий день я снова с раннего утра сидел за картиной.
Сегодня Иоанн Васильевич был оживлен и разговорчив. Я не посмел утаить от него, что взял к себе мастера-венецианца, царь улыбнулся:
– Думал, не расскажешь мне сей истории. Знаю я уже все, а если он у тебя еще православным станет, то от меня плохого не жди.
Сегодня царь первый раз подошел к картине и долго рассматривал ее с разных сторон. Мне ничего не сказал, но Ивашко Брянцев, охранявший его, подмигнул и, когда проходил мимо, прошептал:
– Понравилось ему, точно знаю.
Вернулся домой. На моем большом подворье опять кипела работа. Артель каменщиков выкладывала фундамент для печи, а вокруг бегал Гильермо, размахивал руками и на удивление четко выкрикивал все известные русские матерные слова, на что мужики только посмеивались:
– Ишь, вражина, схизматик, как матюкается… нравится, значит, ему наша работа.
Федор подскочил ко мне и заныл, что я опять ввел его в расходы, на что я ему многозначительно сказал:
– Не бойся, все окупится. Вот только первый товар пойдет… его даже с недоделками весь разберут. А себе отличное стекло будем оставлять.
Я сел с ним и рассказал, что надо найти в Москве купцов гишпанцев и между делом поинтересоваться застывшим соком заморских деревьев. Что-то вроде смолы, но упругой. Она вроде от пола отскакивать хорошо должна. Могут ли они немного привезти посмотреть? А может, у них уже есть эта смола? Только они должны думать, что мы об этом просто для развлечения спрашиваем.
– Скажи, что даже если и не придумаем, что со смолой делать, то все равно выкупим, раз уж привезут.
Федор посмотрел на меня с укоризной, но не сказал ни слова. Хотя лицо его явно говорило: «Совсем ты, боярин, с ума спрыгнул».
Пока я был занят портретом царя, мое лекарское дело стояло. Ничего не двигалось и с учениками. Но мастерская работала с утра до вечера, и теперь я думал, что можно, наверное, часть спирта пустить на приготовление приличной водки, ведь столько спирта и эфира мне пока не было нужно. Но требовалось уточнить, как и что для этого надо предпринять. Это было не очень сложно, теперь приказные дьяки после моего заступничества перед царем были ко мне очень даже благодушны. Хотя без серебра делать там было все равно нечего.
И
Царь сидел на троне, держа в руках державу и скипетр. Но больше всего внимания, конечно, я уделил его лицу, которое отражало ум и значительность этой выдающейся личности шестнадцатого века. Я, пока писал портрет, частенько вспоминал того полубезумного старика, убивающего своего сына, который был изображен на портрете Репина, и думал: что заставило тогда уже известного художника сотворить такой поклеп на великого человека? Какие им двигали мотивы? И у меня была скромная надежда, что если этот портрет переживет века, то Репин уже никогда не нарисует такую жуть.
Царь спустился с трона и встал рядом со мной. Он долго разглядывал портрет, потом велел принести зеркало и вновь сравнил себя на портрете со своим изображением. И оказался достаточно наблюдательным, чтобы заметить разницу между изображениями. Пришлось объяснять царю, каковы особенности зеркального отражения. Мы никогда не видим себя в зеркале правильно, поэтому и небольшой шрам на лице, по которому он заметил разницу, находился на картине с другой стороны. Иоанна Васильевича на некоторое время это отвлекло от портрета, но потом он вновь долго его рассматривал и наконец сказал:
– Мне кажется, что ты, Щепотнев, сделал меня лучше, чем я есть, не красивее, а выше сделал мой дух. Значит, на самом деле ты меня ценишь. Не ценил бы, такого, наверное, у тебя не получилось бы. Доволен я твоей работой, не знаю даже, как расплатиться. А больше всего доволен тем, что в нашей земле православной появился такой художник. И не надо с грешной немецкой стороны больше художников для этого призывать.
Повелеваю тебе, Щепотнев, взять несколько учеников, талантливых в рисовании, и умение свое им передать. Все расходы на казне лежать будут.
А за работу свою получай вотчину. Рядом с твоей она. Есть там земля пахотная, и людишки пока еще не разбежались. Хозяин ее недавно на границе с Литвой был пойман, на охоту вроде с родней и дворней собрался. Так что хозяйствуй, Щепотнев.
Когда я шел по палатам к выходу, мне медово улыбались еще недавно глядевшие сквозь меня бородачи в высоких шапках. Некоторые даже здоровались, вспоминая батюшку.
«Вот она, милость царская, – думал я. – Сегодня так, а завтра другой стороной обернется, кто об этом может ведать?»
Приехал домой к вечеру. Сегодня я должен был предоставить царю готовый портрет, и обстановка была напряженная. Но когда я с сопровождающими въехал во двор, буквально через пять минут все уже знали, а Федор интересовался, когда поедем в приказ оформлять новую вотчину, и говорил, что туда немедленно надо кого-то отправлять.
Но мне было ни до чего, психологическое напряжение из-за почти двухнедельного пребывания с царем меня подкосило. Я потребовал, чтобы натопили баню, и, взяв в напарники Антона и Федора, отправился туда, не забыв при этом литров десять кваса и флягу водки.