Царьград. Трилогия
Шрифт:
— Салям, Хаимчи-бей! — увидав толстяка, воскликнул Маметкул и, не дожидаясь ответа, показал рукою на пленников. — Якши полон!
Важно кивнув, гость, с помощью поспешно спрыгнувших с седел всадников, выбрался из повозки и, подойдя к бандитскому главарю, распахнул объятия.
Лешка скривился — ну, вот, целоваться еще будут, придурки!
Однако в своих предположениях юноша ошибся — Маметкул с Хаимчи-беем не целовались, лишь потерлись носами, да похлопали друг друга по спинам, после чего главарь банды вновь махнул рукою на пленников:
— Якши полон!
— Якши, якши, — недоверчиво ухмыльнувшись, Хаимчи-бей что-то отрывисто произнес.
Маметкул кивнул и, оглянувшись на своих бандюков, прищелкнул пальцами. Бандиты словно того и ждали — враз накинулись на пленников, пинками заставили встать и выстроиться на поляне в одну линию.
Дождавшись, когда уляжется суета, Хаимчи-бей в сопровождении Маметкула прошелся вдоль шеренги, внимательно осматривая каждого пленника. Некоторых отводили в сторону, а кое-кого — маленьких детей и одну женщину — оставили на месте. Девушек раздевали, но толстяк смотрел и ощупывал их без всякой похоти, а так, словно бы выбирал лошадей, даже заглядывал в рот — считал зубы. Ну, понятно — вот он, главный-то людокрад – перекупщик. Только вот средство передвижения у него, мягко говоря, не очень. А может, это специально такая телега — по лесам да болотам ездить? Может…
Дошла очередь и до Лешки. Подойдя к юноше, Хаимчи-бей ощупал мускулы и велел открыть рот — тоже еще, стоматолог нашелся!
— Родители живы?
— Сирота я…
— Плохо. Ты кто есть? Селянин? Мастеровой? Воин?
— Тракторист я, — Лешка пожал плечами. — Селянин… ну, и мастеровой.
— Какой ремесло знаешь?
— Трактора могу ремонтировать. Сеялки, бороны, плуги…
— Якши!
Работорговец кивнул Маметкулу, и Лешку отвели в сторону, где уже находились здоровенный бородач, монах, две девушки и трое парней. И что бы все это значило? Ну, догадаться нетрудно.
Хаимчи-бей между тем остановился напротив Ондрейки. Велел снять рубаху, внимательно осмотрел, ощупал и, задумчиво почесав голову, махнул рукой. Лешка обрадовался — парня отвели к ним.
Хаимчи-бей с Маметкулом отошли к повозке и принялись азартно кричать, то и дело яростно сплевывая в траву. «Торгуются», — догадался Лешка и тоже сплюнул. Ну, дожили — в родной стране уже людей ловят да продают, словно скот. Докатилась Россия-матушка! Какие там, на фиг, права человека!
Люди работорговца тем временем вырубили в рощице несколько стволов — не толстых и не очень тонких, — к которым и привязали попарно пленников. Вот так-то! И сам иди и ещё груз тащи — тут уж точно не сбежишь, при всем желании! Лешка даже слово подходящее вспомнил — ярмо. Ну, точно — ярмо. И все это в двадцать первом веке делается, можно сказать, в самом сердце России! Ну, российское правительство, ну, чмыри чертовы!
Выстроенных друг за другом пленных, только что купленных толстяком Хаимчи-беем, погнали вслед за повозкой. Арба — вот как она называется, вспомнил Лешка и чуть было не споткнулся, услыхав позади жалобный, резко оборвавшийся крик. Потом еще один, и еще… И тишина… Лишь заржали кони.
Неужели они…
— Не отставать, — обернувшись, предупредил работорговец. — Отстающих мои воины будут бить плетками. Кто упадет, выбьется из сил — сам виноват, мне не нужны слабаки.
Лешка угрюмо вздохнул — понятно… У реки стоял целый караван из таких же, сцепленных друг с другом попарно пленников. Молодых мужчин, стариков и маленьких детей почти не было, в основном — подростки да женщины. Лешка насчитал около пятидесяти пар. Сто человек! Однако!!! Это что же такое делается-то, а?!
Нехорошее, невероятное предположение вдруг возникло в его голове, оформившееся в догадку к вечеру, когда Хаимчи-бей велел устраиваться на ночлег. С измученных пленников сняли бревна, и Лешка устало повалился в траву. Сабли, невероятная жестокость, странная одежда. Полное отсутствие шоссейных и железных дорог, даже ни один самолет в небе не пролетел, а они уже немало прошли, считай, целый день перли! И странные речи монаха и Ондрейки — цари какие-то, Ахметы-Мехметы… Если представить на миг, что… Нет, не может быть! Невероятно!
Лешка обернулся к напарнику:
— Не спишь, Дюшка?
— А?
— Какой сейчас год?
— Год? Что за год? Ах, лето… Ну, это я знаю, в церкви учил — лето шесть тысяч девять сотен тридцать девятое от сотворения мира!
— Какое – какое? — с досадою переспросил Лешка. — Ты, случайно, Андрюшенька, белены не объелся?
— Не объелся, — усмехнулся отрок. В блестящих глазах его отражались огни горящих костров. — Где тут белену-то сыщешь?
— Но шесть тысяч какой-то там год — это уж слишком! Что ж мы, по-твоему, в будущем, что ли? Ничего себе, будущее! А… — Лешка вдруг вспомнил дачницу Ирину Петровну. — Вы ведь, верно, мыслите совсем по-другому…
— По-другому? — удивленно переспросил Ондрейка. — Ты из немецких земель, что ли? А ведь говорил — мценский. Ой! Так Мценск ведь под Литвой! Быстро ж вы русские лета забыли, даже и время, как немцы определяете.
— Дак какое сейчас лето… ну, по – немецкому?
— Вот, пристал! Будто сам не помнишь… От Рождества Христова?
— Ага, вот-вот, — Лешка напрягся. — Именно — от Рождества Христова.
— Сейчас сочту… Ммм… Значит, от этого отнять столько-то… будет… Одна тысяча четыреста…
Глава 4
Август 1439 г. Ордынские степи
ДИКОЕ ПОЛЕ
По своему обычаю, ордынцы на обратном пути в степи «много зла учинили земле Русской». Улу-Мухаммед, по словам летописца, «множество людей пленил, а иных иссек».
…Тридцать девятый!
Е – мое! Да как же такое вообще быть может?! — А ты, Дюшка, не врешь часом?
— Вот те крест! Ой, не перекреститься-то — руки связаны. Ну, ей-богу! А чего ты сам-то? Запамятовал иль неграмотный?
— Запамятовал, — усмехнулся Лешка. — А насчет грамоты — еще пограмотней тебя буду. Как думаешь, чего с нами сделают?
Ондрейка вздохнул:
— Тут и думать нечего — в рабство погонят. А куда попадем — не знаю. Скорее всего — в Крымскую Орду, а может, и к ногайцам или в Кафу. В Кафу — лучше всего — там знающие сапожники требуются. Этак лет пяток поработать — можно и на волю выкупиться, свою мастерскую открыть.
— Экий ты меркантильный, — неприятно поразился Лешка. — А как же родина, родной дом?