Царица парижских кабаре
Шрифт:
История беспечного сценографа кончилась грустно: он женился в третий раз, на какой-то ужасной русской княгине, однако прожил с нею недолго. Был отправлен супругой в булочную – и прямо у прилавка внезапно умер от разрыва сердца. Вот уж нелепая – случайная и не случайная смерть.
А княгиня оказалась мошенницей. И села в тюрьму.
Костюмы к «Живому трупу» делала Мария Громцева. Это была полная, грузная женщина, которая – по примеру знаменитой костюмерши Варвары Каринской – открыла в Париже самое лучшее ателье по производству кино– и театральных костюмов, брала крупные заказы для телевидения и имела коллекцию придворных
Киса Куприна играла в «Живом трупе» Елизавету Андреевну. Сашей была красавица Мишель Труайя, восемнадцатилетняя дочь Анри Труайя (настоящая фамилия почтенного французского писателя, как известно, Тарасов). Анну Павловну играла графиня Александра Михайловна Толстая, внучка Льва Николаевича, добрейший человек.
Александра Толстая была талантливой актрисой. Но, так как была замужем, она совсем не стремилась к карьере, тем более что брат ее Сергей был известным в Париже врачом…
На премьеру к нам из Нью-Йорка приехала другая Александра Толстая – Александра Львовна. Она была строга по природе своей. Строга и к нам. Но мы понимали: именно в ней, через полвека после смерти отца на станции Астапово, после русской революции – среди нас, то есть «белых», как любила тогда уточнять французская пресса, – живет дух ее отца.
Парижские и нью-йоркские Толстые страшно строго, немного даже пуритански, соблюдали русскую форму и цыганский стиль костюмов и обычаев. Если у вас было декольте, даже самое маленькое, Толстые строго говорили: «Куда это вы оделись?» Они все еще душой принадлежали той эпохе, когда порядочные женщины в России всегда, всегда и везде (не считая званых вечеров и балов) носили закрытые, и только закрытые платья!
Таков был их родовой стиль. Только эпоха, которой он принадлежал, ушла.
Князь Андрей Волконский, красавец с лиловыми глазами, приходил на спектакль. Он служил в дирекции Балета маркиза де Куэваса. Князь был одним из моих трех «коней» – вместе с Николаем Вырубовым и графом Сережей Толстым.
Виктора Михайловича Каренина в нашем спектакле играл Рене Совер, а князя Абрезкова – Николай Агров, очень симпатичный и музыкальный, профессиональный артист (маленькие роли – было всегдашнее его амплуа). Я играла Машу. Вера Мильтиадовна и Павлов репетировали со мной каждый день, очень серьезно.
В двух маленьких, но важных ролях был занят блестящий дуэт актеров старшего поколения. Вырубов играл Ивана Макаровича – отца Маши. Роль матери Маши, властной, многоопытной таборной цыганки, играла известная певица Мария Давыдова (кстати, караимка по происхождению, как и я).
В России до революции Давыдова была звездой частной оперы Зимина на Большой Дмитровке (теперь, насколько мне известно, в этом здании театр оперетты). Ее репертуар был обширен, и в Париж она приехала по контракту Русской частной оперы на Елисейских полях, которой руководила знаменитая Мария Кузнецова – сопрано Мариинского театра, невестка А.Н. Бенуа.
В 1957 году Мария Давыдова только что вернулась в Париж из Америки. Ее коронной партией была Кармен – я слышала ее в этой роли
По-французски Давыдова говорила прекрасно, в отличие, скажем, от Поликарпа Павлова, который, несмотря на годы эмиграции, совершенно не знал языка. Но это ему не мешало на сцене: Павлов имел большой успех, так как его мимика помогала всем все понять.
Публика, не понимающая по-русски, чувствовала меру его таланта.
Маленькую роль адвоката Вознесенского играл мой приятель, милый и остроумный парижский ювелир-иранец Масад Газар. Пирогова – еще один любитель, князь Александр Оболенский, породистый, с тонкими руками.
Газар и Оболенский не были до этого связаны с театром. И, кажется, именно поэтому им было особо приятно участвовать в спектакле, им очень нравилась вся атмосфера кулис и наших репетиций.
Были и совсем крошечные роли: полового в трактире играл Алексей Тульцев, горничных – Соня Грекова и Наташа Екатериненко.
Как и положено, в «Живом трупе» был хор цыган. С нами выступали легендарные Димитриевичи. Артистическая цыганская семья (их было шесть или семь человек) внесла в спектакль особую атмосферу. В Париже – надеюсь, что и в России – до сих пор слушают пластинки Димитриевичей, особенно записи Алеши, удивительного певца и гитариста.
Валя Димитриевич, его сестра, была воистину королевой парижских цыган. Я дружила с ней; однажды она даже повезла нас с Джонни в цыганский табор, где весь вечер мы пели и плясали, а на вертеле жарился огромный баран. Валя – страшно полная, огромная, высокая, с низким голосом – вышла замуж за колумбийского дипломата (кажется, он был консулом в Париже) – маленького и тоненького, очень галантного господина.
Он ее обожал – а она держала себя с ним по-королевски.
В нашем спектакле танцевала «цыганочку» Тереза, шестнадцатилетняя дочка Валентины. Она была хороша собой, а танцевала так, что в Le Figaro на следующий день написали, что смотреть на Терезу в этой пьесе – уже огромное удовольствие. После выхода газеты позвонили разгневанные Димитриевичи-старшие: «Мадам Лопато, если вы считаете, что Тереза всех лучше и всех красивее, то пусть она и танцует, а мы не будем».
Вуаля! Так проявляет себя «невроз ремесла» – артистическая ревность.
В театре началась страшная паника. Но я, к счастью, дружила и с Соней Димитриевич – а у нее был свой цыганский ансамбль. Они меня выручили, пришли и были хороши на сцене. Так хороши, что назавтра в полном составе вернулась наша первая труппа Димитриевичей…
Конфликт разрешился. Но какие нервы должен иметь антрепренер!
Мой муж, не привыкший к русско-цыганским страстям, смотрел на это с удивлением. Однако повторял мне: «Все будет хорошо!»