Царица Сладострастия
Шрифт:
После бала мы возвратились домой, но не одни: г-жа ди Верруа, освободившись от своих обязанностей, сопровождала нас; она опасалась последствий моего успеха. Я устала, хотела побыть одна и, поклонившись г-же ди Верруа, сделала прощальный жест мужу; он взял мою руку, поцеловал ее и удержал чуть больше, чем положено; когда я уходила к себе, он провожал меня взглядом, а его мать пыталась увести его под тем предлогом, что ей нужно показать ему важное письмо, — и это в три часа утра!
Свекровь легла спать спокойной, ведь долгие годы отделяли ее от первой молодости, если
Она поднялась в обычное время и вновь приступила к своим обязанностям при герцогине — словом, она предоставила нам свободу. Я уже писала, что ей пришлось долго раскаиваться в этом.
Марион вошла в мою комнату и раскрыла шторы; лучи солнца полились на мою кровать; я пришла в восторг, и, вместо первых слов, с моих губ сорвалось пение.
— О сударыня! Какая красота! — воскликнула моя служанка. — Взгляните на клумбу, роса просто переливается на цветах. Если вы еще чувствуете усталость, прогулка освежит вас.
— Ты права, Марион, я наброшу на домашнее платье батистовую накидку с капюшоном и немного пробегусь по аллеям.
И я быстро соскочила с кровати, закуталась в то, что попало под руку, и выбежала из комнаты, радуясь, как птичка, вырвавшаяся из клетки.
Под окнами у меня была разбита клумба, от нее тянулась грабовая аллея, а за ней была рощица, подрезанная и подстриженная по французской моде. Я отправилась прямо туда, чтобы посидеть в тени и поразвлечься в свое удовольствие. Обогнув рощу, я вдруг увидела г-на ди Верруа: он шел навстречу, не замечая меня. Не знаю почему, но я невольно покраснела; пожалуй, не совсем так: покраснела, сама того не замечая, ибо не сразу обнаружила, как горят мои щеки.
В первое мгновение я хотела отступить, чтобы он меня не увидел, как будто в чем-то была виновата и меня следовало побранить.
Он шел, опустив голову и свесив руки, и был похож на человека, который о чем-то глубоко задумался. Я наблюдала за ним сквозь листву, сердце мое колотилось! Он двигался медленно, но подходил все ближе; скоро он должен был пройти около меня. По-видимому, он меня не заметил; я протянула руку и дотронулась до него; он вздрогнул, как будто получил жестокий удар, и наши глаза встретились. Мы оба покраснели одновременно.
— Ах! Это вы, сударыня? — сказал он мне дрожащим голосом.
— Да, сударь, и вы тоже здесь!
Мы выглядели глупо, как и положено влюбленным. Милая, очаровательная глупость! О ней всегда жалеют, особенно когда возвращается разум, потерянный от любви.
Казалось, мы впервые увидели друг друга и обнаружили в себе то, чего не подозревали, и это произошло мгновенно. Тысячи мыслей проносились у нас в голове, нам хотелось поговорить, но мы замолчали, видимо потому, что слишком много должны были сказать друг другу. Мы пошли рядом, и я смотрела себе под ноги. Он, очевидно, смотрел на меня, но украдкой.
— Сударыня, — обратился он вдруг ко мне, как будто принял отчаянное решение, — вы были очень красивы вчера!
Как, оказывается, трудно говорить комплимент
Очередная глупость, но столь естественная и непреодолимая, что в таких обстоятельствах все попадают в эту ловушку.
— Но вы еще прекраснее сегодня, — продолжал он. Вот почему я сказала вам, что он, очевидно, смотрел на меня.
На этот раз я не сделала реверанса, не сказала глупости — просто ничего не ответила: я была очарована. Наступила минута молчания. И снова г-н ди Верруа нарушил ее:
— Моя мать сегодня не вернется.
Это означало: «Мы свободны и можем не расставаться». Я только того и хотела и самой лучезарной из улыбок подтвердила ему это.
— Не угодно ли вам прогуляться в карете до летней виллы? — неуверенно спросил он. — Вам нужно подышать свежим воздухом, а леса и сады так хороши в это время года.
— Охотно, но…
— Могу ли я надеяться, что вы окажете мне честь, позволив сопровождать вас?
— Если у вас нет других дел.
— О! Мы поедем сразу же после завтрака; я пойду распоряжусь. Вы согласны, не правда ли?
Я засмеялась как безумная и совершила этим детскую ошибку, из-за которой все чуть было не сорвалось. У меня еще не было ни опыта, ни хитрости для понимания того, что рядом с людьми, забывшими о своих цепях, не следует ими греметь: этот звон будит их, заставляет вспомнить о забытом.
— О! — воскликнула я. — Если госпожа ди Верруа узнает о нашей прогулке, она это не одобрит и, вернувшись из дворца, устроит нам настоящий скандал!
Мои слова были чем-то вроде ушата холодной воды, окатившего г-на ди Верруа; он отошел от меня, сильно побледнел и ничего не ответил на мою шутку. Только тогда я поняла, что натворила, и готова была откусить себе язык.
Он стоял так несколько минут и, может быть, простоял бы еще долго, если бы я не придумала одну уловку. Даже самые глупые и простодушные женщины инстинктом понимают, когда надо пустить в ход кокетство, чтобы закрепить свою победу. Я ловко набросила подол своего батистового халата на колючую ветку и шагнула вперед. Ткань порвалась; я попыталась отцепить ее и уколола руку, разумеется, слегка, но все же достаточно сильно, чтобы появилась капля крови и я получила право поднять крик.
Мой супруг обернулся.
— Видите, — сказала ему я, — я поранилась.
Ему пришлось посмотреть на меня, и этот взгляд оказался решающим в нашем положении и повлек за собой все остальное, ибо, взглянув на меня, он уже не мог опустить глаза. Он дотронулся до раненого пальца, дрожа, поднес его к губам и поцеловал, затем пожелал перевязать его своим носовым платком и готов был разорвать его на клочки, если б я ему это позволила.
После этого мать в очередной раз была забыта и я стала полной хозяйкой положения. К нему снова вернулась его уверенность. Он выглядел веселым, раскованным, без конца шутил. Проводив меня до моих покоев, он очень церемонно простился со мной, чтобы я могла заняться своим туалетом, а он — своим, но перед этим распорядился запрягать лошадей.