Царица Теней: возвращение Персефоны
Шрифт:
— Раньше ты не приводил меня сюда из-за Макарии? Или я просто не помню... — она грустно улыбнулась.
— Раньше... — Аид придержал её за руку, — мы почти не покидали дворец. Я думал у нас с тобой всё время мира и никуда не спешил. Теперь мне хочется продлить каждую секунду и наполнить её...
Лина выпрямилась и посмотрела на него.
— Что мне делать? Тогда всё казалось естественным, само собой разумеющимся, а теперь... сила не подчиняется мне. Я вернулась, обрела душу, но не себя... я будто бы и не я вовсе.
Аид вздохнул, обнял Лину и притянул к себе.
— Всё будет хорошо, всему своё время, твоя божественная сущность ещё восстанавливается, и мы обязательно поговорим о ней и о твоей силе, но не сегодня, — он поцеловал её в лоб и вернулся мыслями к тому, что собирался сказать с самого начала. — Сегодня о Макарии. Она оракул...
— Оракул? Как Пифия?
Аид помялся.
— И да, и нет... Её способность сложнее, чем у Пифии, и куда глубже обычных предсказаний. После того, как ты потеряла сознание, она почувствовала призыв и ушла с твоим другом... — он крепче сжал объятья. — Не переживай, в деле замешан Гермес, у меня нет причин не доверять ему... зато есть причины подозревать Гефеста. Хотя Гермес так защищает его, что мне следует усомниться. И всё-таки... случайно ли сын Гефеста появился в твоей жизни?
— Макс? — Лина пожала плечами. — Ничто не случайно, конечно. Мойры желали нашей встречи, и она случилась. И я этому рада, иначе жизнь Элины была бы в несколько раз печальнее без такого друга, — она с сомнением качнула головой, — хотя иногда «такого», совсем не значит хорошего.
Аид сложил губы в улыбку, не имеющую никакого отношения к радости.
— Мне всё равно, как ты к нему относишься, и что он для тебя значит, меня волнует его происхождение. Я не ощутил ничего необычного в твоей смертной сестре, но, встретив его, я почувствовал нечто большее, чем просто божественное наследие.
— Нет, нет. Максим полубог, точно, он никакое не создание и не чья-то добрая воля.
— Он не создание, — согласился Аид, — но и не полубог. Кто его мать?
— Смертная женщина Лирия Невская. Я её хорошо знаю, она...
Аид отпустил Лину и задумчиво погладил подбородок.
— Не может быть. Его мать не может быть смертной... Полубогиней, божественным существом, богиней, да кем угодно, но не простой смертной.
— Аид, — Лина улыбнулась, — моё тело с детства не выносило присутствия божественной силы. Будь Лирия богиней, а Макс богом, я бы погибла от их постоянного присутствия... разве что... — улыбка ускользнула с её лица, — ты знаешь богиню, которая может скрывать ауру настолько, чтобы ни боги, ни смертные не почувствовали её.
К удивлению Лины, Аид кивнул.
— Знаю и потому в полном замешательстве. Эта богиня никак не могла стать матерью сына Гефеста, но одновременно с тем я не могу и не доверять своим чувствам. Он призвал молот отца, будучи раненым, после плена и тяжелого удара об стену, снял оковы, которые с трудом мог разрушить сам Деймос. Он стоял прямо передо мной, я не могу ошибаться. А его волосы...
— У Гефеста и Лирии тёмные, а у Макса золот...
— Золотые. Сын Гефеста с россыпью золотых кудрей? Сколько полубогов, рождённых от смертных, ты знаешь с таким цветом волос?
Лина приоткрыла рот и растерянно моргнула.
— Из нынеживущих — никого, — она убрала волосы за ухо. — Подожди! Тогда как же кто-то смог подчинить его? Или он солгал?
— Или этот кто-то был сильнее, чем мы... — его последнее слово потонуло в отдалённом грохоте, будто груда камней покатилась с горы. Лина и Аид одновременно обернулись к горизонту, где за пепельными облаками ярким заревом зажглись вулканы Тартара. Грохот усилился троекратно...
***
Макс ходил из стороны в сторону по мастерской отца на Лемносе и был вне себя от злости. Клессандра и Гермес следили за ним взглядами, Гефест стоял у стены, скрестив на груди руки, а Макария скромно и в то же время гордо сидела у стола.
— Почему вы мне не сказали? От вас бы убыло что ли, если б я узнал, что иду в царство Теней по просьбе отца?! — Макс остановился и вперил взгляд в Гефеста, тот не ответил. — Про печать хотя бы могли объяснить?
— Не могли, — сказала Клессандра. — Не могли! Печать — это тайный знак общества, о котором ты пока не знаешь, и наша защита от гнева Зевса. Зевса, которому мы не можем доверять, но должны защитить. Мы не заговорщики, не пытаемся свергнуть Владыку Земли и Неба, но так и подумают... так и решат, Макс, если узнают, что мы затеваем.
— А что, собственно, мы затеваем? Или мне об этом тоже не положено знать? Я не достоин вашего доверия, только выполнять, что скажут?
— Я не могла рассказать, это не моя тайна, Гефест сообщил мне и Гермесу, но даже мы не знаем всего. Другие, как и ты, получили печать в последний момент. Встреча состоится здесь, и мы всё объясним тебе очень скоро. Все детали... уж извини, я не попугай, чтобы повторять каждому одно и тоже. Потерпи.
Гефест вздохнул и, оттолкнувшись от стены, прошёл к столу тяжёлой поступью, где устало опустился на стул.
— Я попросил не посвящать тебя в детали, потому что знаю, какой ты вспыльчивый, и знаю, что, будь твоя воля, ты бы ринулся открыто в одиночку против сложившейся системы, а так нельзя. Надеюсь, разговор с Персефоной дал хоть какое-то утешение твоему раздутому самомнению, которое так откровенно проявилось от воздействия чужой силы.
— Интересно, в кого бы это у меня такое самомнение... — пробурчал Макс.
— Точно не в меня. — Гефест вздохнул. — А теперь возьми себя в руки и найди немного терпения в ожидании тех, кого мы... — в этот момент у лестницы что-то произошло, и он закончил фразу очень тихо, — ждём.
Все как один посмотрели на вход. Макс не удивился появлению Амфитриты, но женщина рядом с ней вызвала бесконечное недоумение — богиня Морей вела под руку его больную престарелую мать, Лирию Невскую.
— Мама! Ты что здесь?... Ты зачем? — Максим кинулся к ней, и она протянула ему морщинистую руку.
Лирии было уже за семьдесят. Она с самого начала знала, кто отец её ребёнка, и понимала, кем является её сын, но сейчас она сама будто преисполнилось божественной силой. Прежняя бледность и недомогание оставили её. Макс со страхом вспомнил, что при тяжёлых болезнях наступает улучшение перед самым концом, но эту мысль быстро затмила другая. Зачем она здесь? Неужели Гефест всё-таки нашёл способ сделать Лирию бессмертной?