Царская служба
Шрифт:
Как я предполагал, генералу Михайлову раскрытие убийства Маркидонова тоже большой радости принести не могло. К выносу сора из избы в армии, что в бывшем моем мире, что здесь, относятся, прямо скажем, без удовольствия, а тут именно таковой вынос и подразумевался, как одно из последствий. Да, никакому нормальному армейскому начальнику не понравится, что двое его подчиненных предавались воровству, а чтобы свои воровские дела скрыть, не придумали ничего лучше как совершить убийство — предумышленное и по предварительному между собой сговору. Но еще больше не понравится ему то, что об этом будут говорить
Тем сильнее пришлось мне удивиться, увидев, что лица обоих майоров по возвращении их из генеральского кабинета пусть радостью ожидаемо и не светились, зато не читались на них и впечатления от генеральского разноса. Что ж, уже неплохо. С чего бы только?
— Бразовского ждет военный суд, — сообщил Лахвостев за обедом, сильно запоздавшим из-за череды событий этого непростого дня. Обедали, а скорее, ужинали мы в ставке, в том числе и потому, что цены здесь, по сравнению с городскими, небезосновательно претендовали на звание символических. Будь мы официальным порядком прикомандированы к ставке городового войска, нас бы кормили вообще бесплатно, но тогда мы бы числились подчиненными генерала Михайлова, что в полную силу работать нам не дало бы. Так-то мы и здешнему отделу Палаты государева надзора не подчинялись, а уж состоять в подчинении у тех, чье ведомство проверяешь, было бы просто каким-то маразмом.
Военный суд? Ну да, этого и следовало ожидать. Раз уж военные и губных изо всех сил не допускали к расследованию, то обычного уголовного суда над Бразовским, с публикой и газетчиками, они точно не потерпели бы. Вот она и причина относительного спокойствия, с которым, как я понял, генерал-бригадир Михайлов принял доклад о результатах расследования.
— В военную тюрьму его переведут из госпиталя, думаю, уже на днях, — продолжил Лахвостев, — а суд, как я полагаю, состоится не раньше, чем город объявят на осадном положении.
— Почему? — какая тут связь, я не сообразил, и Семен Андреевич принялся меня просвещать:
— Его превосходительство в таком случае станет комендантом города и будет вправе заменить любое назначенное судом наказание на отправку виновного в исправительные роты, — «вправе», «отправку», «исправительные» — от такого нагромождения однокоренных слов в единственной фразе у меня хватило ума поморщиться только мысленно, поправлять (да-да, «поправлять», хе-хе) своего начальника я уж точно не собирался.
— Не думаю, что Бразовский, давно отвыкнувший от строевой службы, сможет совершить что-то героическое, чтобы заслужить прощение, а вот принести хоть какую-то пользу перед тем как погибнуть, это да, — закончил Лахвостев.
М-да, чисто военный подход, жестокий, но действенный. А штрафники тут, стало быть, тоже есть, додумались здесь и до такого…
— Кстати, Алексей Филиппович, — Лахвостев хитро усмехнулся, — помните, вы говорили, что раскрытие убийства Маркидонова поможет нам и маньяка поймать?
Ну вот, уел, так уел…
— Помню, Семен Андреевич, — покладисто признался я. — И от слов своих не отказываюсь. Да, убийцу Маркидонова мы допросить не можем, но именно он, тот убийца, так и продолжает оставаться ключевой фигурой в расследовании, пусть теперь уже и в виде жертвы.
— Ключевой фигурой? — Лахвостев почти что на вкус попробовал непривычный для него словесный оборот. — Нет, вам, Алексей Филиппович, определенно писать надо. Хорошо как сказали-то! И красиво, и прямо точно так, в самое яблочко! Кстати, а что там нового по розыску маньяка? Я как-то давно не имел возможности за этим наблюдать…
Пришлось поделиться с Семеном Андреевичем своими соображениями относительно одаренности маньяка и использования им предвидения при совершении убийств. Сложностей, которые это обстоятельство создавало для расследования, я не скрывал, но и запугивать своего начальника не пытался, объяснив ему, что предвидение на том уровне, на каком оно проявилось у маньяка, решающего преимущества перед нами ему не дает. Ну и не забыл, конечно, упомянуть, что у нас теперь есть возможность оценивать подозреваемых, если таковые вдруг появятся, по наличию либо отсутствию одаренности.
— Уверены? — спросил Лахвостев, внимательно выслушав меня и явно подавив желание выругаться, но тут же сам себе ответил: — Да что я, впрочем, спрашиваю, уж вам-то виднее. Ладно, предвидение у него или нет, искать этого одержимого все равно надо.
Вот умеют же начальники простейшие и очевидные вещи подавать как некое откровение свыше! И ведь не учат их тому, сами постигают это непростое искусство в процессе служебного роста… Впрочем, как бы я ни иронизировал, Лахвостев прав — искать надо.
— Семен Андреевич, — достигнутые мной успехи я решил развивать и закреплять, — направьте меня в Крестовую губную управу. Надо, наконец, выяснить, где и как Буткевич мог с маньяком пересечься, когда в губной страже служил.
— Что же, Алексей Филиппович, тут вы правы. Выяснить это нам действительно надо, потому как иначе маньяка нам не найти. Разве только случайно попадется, а на случай в таком деле полагаться никак нельзя. А раз правы, то так тому и быть, — ответил майор не сразу, и я посчитал это хорошим признаком — обдумал, значит, все тщательно, и правоту мою в результате своих размышлений признал. — Завтра утром решим это в городской управе и пойдете в Крестовую. Только вот, — тут мой начальник помрачнел, — боюсь, что и с поимкой маньяка расследование наше не закончится.
— Это почему? — в недоумении спросил я. Честно говоря, задерживаться в Усть-Невском мне совершенно не хотелось.
— Заклятие на верность накладывается либо главою семьи, либо главою рода, — напомнил Лахвостев. — То есть наложить таковое заклятие на Бразовского и Буткевича мог или их общий отец, или тот, кто старший над ним. Думаю, придется нам навестить поместье Бразовских и разобраться, кому и зачем понадобилось государевых людей на родовую верность заклинать.
Та-а-ак… Господин майор, значит, собрался аж целый заговор выявить? Захватывающая перспектива, нечего сказать…