Царская свара
Шрифт:
И не в армию Петра Панина — гвардия обречена, Миних ее раздавит через сутки, тут Василий Иванович прав. И тем паче не следует ехать в Курляндию — герцог Бирон задержит ее под любым благовидным предлогом, и будет держать «товаром», который предложит за преференции «купцу» — императору Иоанну Антоновичу. Курляндское герцогство вассал польской короны, но русские власти со времен царицы Анны Иоанновны имеют там гораздо большее влияние.
Конечно, польский король Станислав Август Понятовский до сих пор к ней неровно дышит, вспоминая часы, проведенные с возлюбленной, а потому привязан. Да и политическом марьяже они близки как никогда — благодаря ее помощи и поддержке
Герцогство Курляндское с Польским королевством не подходили по всем статьям — туда легко дотянутся руки Иоанна Антоновича, и неизвестно в какой из них будет кубок с ядом или кинжал. Ведь ее смерть, но еще больше гибель цесаревича Павла Петровича станет для всего «брауншвейгского семейства» самым желанным подарком.
— Это заговор — и он пустил щупальца во все стороны, — тихо произнесла Екатерина. Она прочитала восторженный доклад Бибикова о старшей дочери принца Антона-Ульриха. Жаль, что действия приняла неправильные, отослав тайно влюбленного в нее (зато всем это было видно) генерала на Урал. Нужно было всех сестер Иоанна выдать замуж за незначимых персон, как и братьев — отрубить им выход наверх, если уж не решилась их убрать из жизни, опасаясь, что такая мера вызовет уже удачный заговор против нее. Все правильно — полумер в борьбе за трон нет!
На братьев Орловых оставалась последняя надежда. Ивашку они люто ненавидят, его воцарение несет для всего их семейства неотвратимую гибель. Так что их преданность не подвергалась сомнению. В Пернове есть доверенный человек, а в порту стоят два неприметных гукора. Когда произошел переворот, в результате которого свергнут с престола, а потом убит Петр Федорович, ситуация сложилась для нее рискованная. Если бы не Василий Иванович Суворов, то вместо нее на трон возвели бы сына Павла Петровича. воспитателем которого является граф Панин.
Но те дни Екатерина Алексеевна запомнила, и путь к бегству Григорий Орлов подготовил в тайне, прекрасно понимая, что им может грозить — близ трона жить смертельно опасно, тем более на нем восседать. А сейчас это проявилось особенно характерно — если Польша и Литва отпадают для бегства, то Финляндия, шведская провинция, тем более. Ибо король шведский Адольф Фредерик родной дядя Петра Федоровича и ее сильно недолюбливает. А датская королева вообще родная сестра принца Антона-Ульриха, заключенного в Холмогорах и несколько раз настоятельно просила о смягчении его участи. Эта женщина мстительна и сведет с ней счеты при первом удобном случае, тут гадать не нужно.
Два года тому назад Екатерина Алексеевна замыслила бежать в Пруссию, под покровительство «старого доброго дядюшки Фрица». Так что прожила бы в каком-нибудь замке, выделенным королем вполне достойно, благо деньги бы выделили значительные суммы. Но ситуация резко улучшилась и бегство «графской семьи Орловых» не состоялось.
Однако приготовления к оному свернуты не были — Россия непредсказуемая страна, надеяться нельзя совершенно. А потому Като повелела держать их в тайне, мало ли что в жизни бывает. Так и произошло — теперь нужно бежать из страны, где очень многие хотят не только ее смерти, но гибели сына, ее единственной надежды на будущие времена!
Зато теперь она точно знает, где нашла надежную гавань. А там переживет бурю и приготовится к возвращению на российский престол. А эти времена придут очень скоро, да и помощь она получит. Не к турецкому же султану бежать под протекцию — не смешите!
Глава 13
Кобона
Иоанн Антонович
утро 8 июля 1764 года
— Государь, мы приплыли в Кобону, — негромкий голос Маши и легкое прикосновение пробудили Ивана Антоновича ото сна. И первым ощущением была боль — ломило пальцы, те, которые отсек осколок бомбы. Да и вся кисть левой руки была не своя, ее ломило и корежило, даже указательным и большим пальцами нельзя было ничего подцепить.
Спать на подвесной койке — и это место капитана скампвеи — было неудобно, и это еще мягко сказано. Но вначале гребное судно показалось райским уголком — влажный и бодрящий запах озера, легкий ветерок словно опахало. И не сыпется вниз каменная крошка от стен, что вздрагивают от попаданий тяжелых ядер.
«Да, вовремя я унес ноги из Шлиссельбурга. Никогда не понимал тех, кто от бравады или упрямства делал героические глупости. На хрена! Если бы вчера утром меня бы завалили как Мировича, то тысячам людей, что перешли на мою сторону, грозила бы скорая смерть, или, по меньшей мере, бесчестие с высылкой в места не столь отдаленные — кто в Сибири считал эти тысячи верст. Чтобы сделала «добрая царица Катенька» с той же Машей и представить трудно — вариант заточить навечно в монастыре, можно принять только как верх гуманизма.
Теперь каждый раз, когда буду сомневаться, делаю ли я все правильно или глуплю, то буду смотреть на изувеченную культю. И потомки назовут меня Иоанн Беспалый. Грустный прикол выходит! Так вроде кого-то из европейских монархов звали, не помню точно кого именно. После пережитого обстрела, в голову ничего не приходит, да и память сбой дает, что неудивительно — сутки по голове звуком долбили».
Иоанн Антонович при помощи Маши поднялся с гамака — а так он поименовал койку, и сморщился.
— По нужде, государь?
— Ага, воды напился изрядно, — это в первые часы в каземате он сильно смущался помощи девушки, но теперь попривык, понимая, что нещадно эксплуатирует ее чувства. А что делать?! Можно, конечно, денщика подозвать, благо под рукой всегда, хоть трех заводи. Но с Машей он чувствовал себя именно человеком, а не правителем, хотя таковым никогда не был, а за несколько дней свободы и стать не успел.
— Сейчас, государь, быстренько.
Из ниши был извлечен самый натуральны ночной горшок с крышкой. Причем весьма вычурный и явно тяжелый («может быть родовое наследство капитана»), таких видеть не приходилось. Однако осуществлению «задачи» такой странный дизайн не мешал.
— Сейчас, государь, — девушка привела одежду в порядок, без такой помощи с одной рукою он бы просто не справился, и мокрой тряпочкой вытерла лицо. Холстина стала сероватой от грязи, а ведь перед сном он утирался влажным полотенцем.
«Часов шесть или семь шли на веслах. Примерно верст тридцать выйдет, не больше. Вовремя убрались из Шлиссельбурга, до последнего боялся, что бомбой накроет на самом берегу. Даже когда на скампвею поднялся, метрах в ста что-то тяжелое плюхнуло в воду. Не жизнь, а сплошной экстрим. А книгу о «попаданцах» читаешь — так подвиги сплошные прут. На хрена они нужны, с их героизмом, романтика гребанная!»