Царская свара
Шрифт:
— Садись со мной, поешь…
— Прости, государь, но не буду. Позволь тебе услужить, — голос девушки был настолько тверд, что Иван Антонович понял, что лучше не настаивать, а поберечь себе нервы. И принялся за трапезу, накалывая вилкой кусочки, что подкладывала ему Маша. И вино подливала в жестяную кружку — любое стекло могло просто не выдержать попадания камушка сверху. А вот ему можно было не опасаться — старенькая треуголка, видимо от деда, была как раз кстати, как и накинутый на плечи мундир, тот самый, первый, что ему Маша сама в крепости пошила. А вот прежние одеяния «тюремного сидельца»
— В башне коменданты, с ними два фурьера и солдат. Просили, что как вы очнетесь, и будете в силах говорить, то принять их, — негромко произнесла девушка и погладила ручкой по плечу. Он прижал ее тепленькую ладошку к своей щеке — и сразу нахлынуло ощущение полной умиротворенности и безмерного счастья. Но сидел так недолго — хотя испытывал наслаждение этой минутой, которая, как ему показалось, могла бы длиться для них двоих, целую вечность.
— Поди, позови господ офицеров, — негромко сказал Никритин, отстраняясь от своего счастья. Девушка сразу же пошла по ступеням вверх и буквально через четверть минуты по ней затопали тяжелые башмаки. Пришли двое, и оба в запыленных, потрепанных, с прорехами, мундирах — подполковник Бередников и капитан Морозов.
— Государь, как вы себя чувствуете?
— Вполне нормально, господин комендант, — усмехнулся Никритин, и добавил неизвестную здесь фразу из популярного советского кинофильма «Служебный роман», — «по сравнению с Бубликовым неплохо!»
— Это очень хорошо, ваше императорское величество, — вытянулся Бередников, и негромко произнес. — Государь, этой ночью вам лучше покинуть крепость на яхте или боте. В тумане в них сложно попасть даже ядром, если не случайно. Так что это не больше рискованно, чем сидеть даже в этом каземате. Боюсь, что завтра днем кораблям не будет возможности подойти даже к северной стене, сейчас безопасной.
— Почему?
Иван Антонович еще не видел коменданта настолько встревоженным. А тот уже раз показал, как развито у него чутье на возможные неприятности, что пахнут смертью. Он его тогда послушал и не пожалел — живым остался в самый последний момент.
— Куртина, что была проломлена во время штурма шестьдесят лет тому назад, и после наспех заделанная, попаданий ядрами ломовых орудий не выдержит. И завтра к вечеру рухнет, если такой обстрел будет продолжаться. Но думаю, будет все гораздо хуже — за ночь на шанцах установят мортиры — против пятипудовых бомб устоять будет трудно. Как только появится пролом в стене — гвардия пойдет на штурм!
Глава 8
Санкт-Петербург
Генерал-прокурор Сената
Князь Александр Вяземский
вечер 7 июля 1764 года
Александр Алексеевич покосился на генерал-аншефа Василия Суворова, тот сидел с окаменевшим лицом, ни малейшей гримасы, даже глаза, казалось, перестали жить. А потом перевел взгляд на императрицу — та с побледневшим лицом читала оскорбительное послание Иоанна Антоновича, листок бумаги чуть дрожал в тонкой женской руке.
В тягостном молчании прошло не меньше четверти часа, когда императрица положила письмо обратно на стол, аккуратно сложив бумагу. Не показывая на своем лице эмоций, а ведь в душе не могли бушевать гнев и ярость, вот только глаза нехорошо прищурились, совершенно спокойным голосом спросила, повернувшись к генералу Суворову:
— Василий Иванович, это действительно так серьезно? Да, он засел в Шлиссельбургской фортеции, но ведь кроме гвардии, что туда отправилась, есть Санкт-Петербургская дивизия князя Александра Михайловича, а также Эстляндская дивизия генерала…
— Государыня, — Суворов наклонил голову, но заговорил резковато. — Дивизию князя Голицына, вернейшего и преданного вам друга, отправлять не следует — нам не стоит таким образом усиливать армию Иоанна Антоновича. Там и так большое дезертирство среди Петербургского пехотного полка, сбежали целым эскадроном ингерманландские драгуны — в любой момент может возникнуть неустройство великое!
— А как в столице нашей?
— Многие коллегианты сочли себя «больными», как и господа сенаторы. Город заполонили злонамеренные слухи, везде идут пустопорожние разговоры, читают «подметные письма» и манифесты императора Иоанна Антоновича, который обещает разные милости. Я уже не могу в полной мере доверять чинам Тайной экспедиции, везде царит измена, многие выражают свои симпатии молодому царю. Простите меня, ваше величество — но сложившееся междуцарствие не может долго продлиться, счет пошел на считанные дни — до вечера завтра, или полудня послезавтра!
Произнеся слова, Суворов нахмурился — однако было видно, что генерал отчаянно размышляет, пытаясь найти спасительное решение. Тишину нарушила Екатерина Алексеевна:
— Что вы мне можете предложить, господа, в такой ситуации? Если доверие пропадает ко многим! Если кругом изменники под маской друзей, и друзья, ставшие изменниками!
Слова, сказанные спокойным тоном, хлестанули кнутом, и Александр Алексеевич поморщился. Затем решившись, он заговорил своим привычным тоном, терять уже было нечего:
— Ваше величество, я вижу ровно три пути развития событий. Иоанн Антонович сейчас находится в Шлиссельбурге, который осаждает гвардия под начальством Петра Панина. В последнем донесении, что я получил перед тем, как приехать к вам на доклад, писалось, что начат обстрел ломовыми орудиями самой слабой куртины, что была наспех восстановлена после штурма 1704 года. Огневых припасов вполне достаточно, чтобы уже завтра к вечеру обрушить ее. Еще там сообщалось, что форштадт полностью выгорел, а к Шлиссельбургу ушла яхта «Ораниенбаум», ее команда с капитаном изменила вашему величеству.
— Александр Алексеевич, даже если стена рухнет и появится пролом, что помешает Иоанну Антоновичу покинуть крепость? Если у него бот и яхта под рукою, да еще где-то на Ладоге галера?!
— Скампавея, государыня, ушла в Кексгольм, это второе плавание туда — гребцам настоятельно нужен отдых. Однако суда днем подойти к Шлиссельбургу не могут — постоянно идет обстрел с наших батарей, и они будут потоплены. Если Иоанн Антонович покинет крепость ночью, в туман, что наползает в это время, то это будет второй вариант, наиболее опасный для вас. Но я говорил о первом, спасительном, как для вас, государыня, так и для всех нас, ваших конфидентов.