Царские забавы

Сухов Евгений Евгеньевич

— Господи, за что ты меня караешь?! За что подвергаешь мукам!

— Больно тебе, боярин? А мне разве не горько было, когда жен моих позору предавали, жизни их лишали, а меня, государя своего, бесчестили? Позора ты хотел для царя, только самому тебе из него не выбраться. Сгниешь в помойной яме! — И, повернувшись к девицам, продолжал: — Девицы-красавицы, славненько ли вас потешили тюремные сидельцы? Довольны ли вы их гостеприимством?.. Молчите? Видно, красавицы от счастья язык прикусили. Мои стрельцы кого угодно расшевелят. Что, стрельцы, удаль молодецкую

желаете перед своим государем-батюшкой показать? — весело подмигнул государь стоявшим рядом отпрыскам.

— Как боярышень не уважить, ежели они такие раскрасавицы? — пробасил стоявший рядом с государем опришник.

— Вот что я предлагаю, молодцы, позабавьте Михаила Ивановича, пусть девоньки покажут все то, чему их колодники обучили. И государю вашему радость будет!

— Иван Васильевич, государь, помилуй! Все скажу, только дочек не трожь! — со слезами умолял боярин. — И так настрадались, горемышные.

— Поздно, боярин, — смеялся Иван Васильевич, — забавы хочу, а мои молодцы до этого большие удальцы!

Девиц раздели донага, привязали к лавкам.

— А боярышни-то дородные уродились, — вступил в разговор Малюта Скуратов, — видать, большую радость тюремным сидельцам доставили, — бесстыдно озирал думный дворянин девок, — эх, какую красу под себя подминали!

— Любо-дорого смотреть, — согласился Иван Васильевич, — только не будем такими жадными, не одним нам красоту ненаглядную зреть. Зовите всех детин с приказа, пускай на девиц поглазеют.

Молодцы набежали со всего двора, хихикая, поглядывали на раздвинутые ноги боярышень и, не стесняясь, хватали их за понравившиеся места. Веселье удалось на славу: хохотал государь, закатывался смехом Никитка-палач, без конца утирал потешную слезу Григорий Лукьянович, и только боярин Воротынский молчал камнем.

Эдакая гора скорби среди всеобщего веселья.

Девицы уже давно не чувствовали позора, не ощущали страха, лежали бездыханными и только иной раз открывали глаза, чтобы удивить развлекающихся молодцев полнейшим безразличием.

Служивые люди, не уступая в скорости друг другу, под восторг заплечных мастеров поснимали порты и голой возбужденной толпой окружили девиц, а потом, по разрешению государя и считаясь со старшинством в очередности, забавлялись боярышнями по-мужски.

Скрипели лавки, тихо постанывали девицы, а вокруг хохот, хохот…

Забава государю наскучила только тогда, когда от смеха стало сводить скулы.

Иван замахал руками и завопил:

— Хватит! Хватит! А теперь унесите девиц, они мне больше не понадобятся. Думаю, Михаил Иванович теперь наверняка разговорится. Спрашиваю тебя, князь, давно ли замыслил худое супротив господина своего?

— Будь ты проклят, кровопийца! — хрипел Воротынский. — Вурдалак!

— Жаль, что не получилось у нас с тобой задушевного разговора, Михаил Иванович, — печально вздыхал государь.

Поднялся самодержец и, утирая мокрый лоб, пошел к порогу.

— Иван Васильевич, а что с боярином-то делать? — опешил Никитка-палач.

— Никитушка, а я тебя

разумным мужем почитал. Ответь мне, что же палач должен делать с государевым изменником? Повесить боярина, а потом свезти в Убогую яму.

Глава 11

Следующий день был печальным для всей Москвы. Умер юродивый Василий, известный всей Северной Руси как Блаженный. Умер старец на семьдесят втором году.

Стольный град привык к юродивому. Его всегда можно было повстречать у паперти Успенского собора. Одет старик был всегда одинаково — худое тело прикрывало поношенное, местами рваное рубище. Казалось, старик не боялся ни солнечного жжения, ни мороза, способного растрескать даже поверхность земли. Плоть, изнуренная постом и постоянным бдением, только крепчала от невзгод, и не было ей сноса.

Часто москвичи могли видеть старика в корчмах, где он наставлял православных, погибающих от пьянства, на путь истины. Часто Блаженный собирал вокруг себя множество народу и в иносказаниях наставлял на доброе.

День был хмурым, вместе с природой скорбел и государь. Юродивый преставился в церкви. Из его ослабевших рук выскользнула свеча и, разбившись о каменный пол, потухла. Стройный хор голосов ненадолго умолк, а когда юродивого вынесли на руках, псалом допели.

Схоронили Василия Блаженного в Покровском соборе на рву, сам Иван Васильевич нес на своих плечах домовину с его бренными мощами. А когда гроб опустили в глубокую яму и по крышке застучали комья ржавой глины, царь Иван не сумел сдержать нахлынувшей горести и зарыдал беззащитным дитятей.

Не осталось в русском отечестве человека, кто посмел бы пожурить государя.

После похорон Иван Васильевич зажил по-старому: дворец был полон срамных девок, а в коридорах в обнимку с праведником можно было встретить хмельного скомороха.

По Москве гуляла молва о том, что государь отправил Анну в монастырь лишь только для того, чтобы в пьяной лихости исполнять самые необузданные желания. Зуделось у царя от постной семейной жизни, вот он и решил нагнать сенных девок и боярышень себе во дворец.

Злословили москвичи с оглядкой. Скажут слово и осмотрятся в обе стороны — не слыхал ли кто чужой. Не ровен час, сдадут стрельцам, а те плетьми отстегать могут, а то и вовсе на площадь к Позорному столбу вытолкают и шапку с головы сорвут.

Лихие настали времена.

Дня не проходило, чтобы торговой казнью не мучили, а иных печальников и вовсе живота лишают. А тут стали поговаривать о том, что государь нашел новую забаву. Будто бы принял в опришнину мужа, невиданного доселе: кожей черного как уголь и такого громадного, что головой он упирается в закомары. Эдакий сказ позабавил многих, однако верить в него не хотелось — чудная небылица, и только! Но когда однажды Иван Васильевич появился в сопровождении опришника с черным лицом, толпа московитов в ужасе разбежалась, и, глядя на очумелые лица, можно было бы подумать, что они повстречались с самим Антихристом.