Царские забавы
Шрифт:
Пришла пора, чтобы вогнать в землю стальные жала бороны и с мужицким покрякиванием, с добрым размеренным понуканием довести откормленных крутобоких лошадок до кромки поля, а потом, утерев мокрый лоб, уронить на развороченный пласт первую каплю пота.
Совсем незаметно для москвичей пришла опала государя на супружницу.
Малюта Скуратов заявился во дворец после полуночи. Расступилась перед царским любимцем подученная стража, и думный дворянин без боязни затопал на женскую половину.
В
— Ты чего это, Ирод, в Светлицу царицыну явился?! — бранью встретили Григория Лукьяновича верховные боярыни. — Совсем стыд потерял! Или государева гнева уже более не страшишься?!
Усмехнулся царский холоп и оттеснил в глубину комнаты злых старух.
— Царицу будите, не мешкая! Пусть сюда явится, разговор у меня к ней имеется.
— Чего ты надумал такое, злыдень! — замахали боярыни руками, наступая. — Или не ведомо тебе о том, что царица уже третий час как ко сну отошла!
— Ведаю, — спокойно отозвался Скуратов-Бельский, не отходя ни на шаг, — моя охранная грамота — это слова государевы. Велено будить Анну Даниловну! Если не позовешь… силой в покои войду, а стража мне еще в этом помогать станет.
Анна Даниловна появилась скоро, видать, не спала она в этот поздний час. Глянула царица строго на Григория Лукьяновича и сопровождавших его опришников, прикрикнула:
— Поклон, холоп!
— Анна Даниловна, я по воле государевой прибыл, — заговорил Малюта Скуратов.
— Шибче склонись, холоп! Или царицу уважить не желаешь?! — гневалась Анна.
Помедлил малость Григорий Лукьянович, а потом ударил челом и долго не разгибал спины, разглядывая узор на тканых коврах.
— А теперь изволь сказать, холоп, с чем пожаловал в царицыну Светлицу? — все так же сурово вопрошала двадцатилетняя государыня. — Или для вас, разбойников, законов нет?!
— По велению великого московского князя я прибыл сюда, чтобы спровадить тебя в монастырь на веки вечные.
— Подите прочь! Не поеду никуда, пока государь ко мне не придет! Гоните их в шею, боярыни! — вопила царица.
— Недосуг Ивану Васильевичу по дворцу шастать, государевы дела его держат. — И, указав опришникам на Анну, распорядился: — Приступайте, отроки. Вяжите эту бестию по рукам и ногам.
Молодцы обступили царицу. Анна яростно отбивалась от цепких рук, норовила исцарапать лицо, кусалась:
— Не поеду! Я царица! Государыня московская! Подите вон, холопы!
Опришники крепко повязали царице руки и ноги, в рот затолкали пахучий пояс.
На Анну набросили холщовый мешок, стянули ремнями ее хрупкую фигуру и, закинув на плечи, поволокли из терема.
Дорогая добыча!
— На повозку ее, отроки, бросьте. Да сукном не забудьте ее прикрыть, чтобы всякому ротозею неповадно было заглядывать, — распорядился Малюта. — И не мешкать! Времени у нас не осталось, игуменья заждалась.
Повозка вязла в грязи, и
Дорога уводила в лес, который в этот час выглядел особенно угрюмым, а темнота была и вовсе разбойничьей. Прокричит зловеще филин, взбудоражив ночную тишину, и умолкнет, хохоча.
Повозка остановилась перед Тихвинским женским монастырем. Некогда эта обитель была любимым местом государыни. Здесь она не только исповедовалась, доверяя настоятельнице сокровенные тайны, здесь царица отдыхала душевно. В эту же обитель Анна Даниловна отправляла огромные пожертвования и просила стариц молиться о «безвинно убиенных царской властью».
В Тихвинском монастыре Анна всегда была желанной гостьей, и сама игуменья не гнушалась мыть царицыны стопы. Сейчас вместо приветливого лица настоятельницы государыню встречал суровый взгляд надсмотрщицы.
— Распахните поширше ворота, сестры, тюремную сиделицу к нам везут, — сказала инокиня.
С трудом верилось, что еще неделю назад настоятельница била царице до трех десятков поклонов кряду и не поднимала головы до тех самых пор, пока государыня Анна Даниловна не укрывалась в келье.
Суровая игуменья была в монастыре такой же хозяйкой, как совсем недавно великая княгиня на женской половине дворца.
— Бывали у меня в тюремных сидельцах боярыни, бывали княгини, но вот чтобы государыня московская… Это впервые! Так и передайте царю, спасибо за великую честь!
— Скажем, игуменья.
— А вы чего замерли, сестры?! Пропустите слуг царя во двор. Чай, не бесы к нам пожаловали, — хмурилась настоятельница. — Да стол для гостей накройте. Несите из подвалов все самое сытное, чтобы служивые люди довольными ушли. Чтобы жалоб государю не было на скудный прием.
Анну Колтовскую извлекли из колымаги, сняли с головы мешок, срезали на руках веревки и поставили перед игуменьей.
— Принимай постоялицу, старица!
— Ишь ты! У меня таких постоялиц полны подвалы, будет ей с кем беседы вести. Ну чего, инокини, встали?! Али Анну никогда не видывали? Ведите ее в собор, пострижение царица принимать будет, да ножницы поострее подготовьте. Некогда мне с тюремными сидельцами возиться, божьи дела дожидаются.
Участливо, вопреки строгому завету, словно перед ними была по-прежнему царица, монахини подхватили под руки почти бесчувственную Анну и повели в собор.
— Пойдем, матушка, спешить не будем, некуда теперь нам торопиться. Дальше этих стен все равно уже не уйти.
Покорно, словно овца, шествующая за пастырем, государыня-матушка пошла с мрачными сестрами.
Анну остановили у алтаря, здесь же, сжимая огромные ножницы в руках, дожидалась игуменья.
— Посадите царицу Анну в кресло. Пусть осмотрится сначала, первый и последний раз ей перед настоятельницей сидеть.