Царский сплетник и дочь тьмы
Шрифт:
— Что за прошение? — насторожился патриарх.
— Просит он разрешения строить костелы в землях русских, дабы нести свет учения истинного в земли наши варварские.
— И чему же учит их учение истинное? — начал наливаться кровью патриарх.
— А это ты у них спроси.
Епископ, которому на ухо шептал синхронный перевод всего происходящего толмач, немедленно ответил, не дожидаясь повторного вопроса.
— Кротости, смирению, любви к ближнему… — начал переводить ответ епископа толмач, тот самый толстомордый монах с кипой бумаг в руках.
— А спроси-ка
Викарий подмигнул братии, и святые отцы начали поудобнее перехватывать свои посохи, готовясь к теологическому спору. Их оппоненты, за неимением лучшего оружия, начали засучивать рукава.
— Святость церкви католической, ее высокие моральные устои не подлежат сомнению! — зачастил толмач. — Слово божие из уст истинно верующего католика способно творить чудеса. Оно закоренелого преступника может сделать святым, и Господь простит ему все его прегрешения. Да так простит, что и казне царской прибыток от прощения того будет!
— Ну-ка, ну-ка, с этого момента поподробнее, — оживился Гордон.
— Ты что творишь? — зашипела на державного Василиса. — Ты же царь православный, не забыл?
— Хороший царь о казне государственной завсегда печься должен, — краешком губ прошипел в ответ Гордон. — Вот тюрьма, — уже громче сказал он, простирая руку в сторону пока еще закрытых ворот. — Продемонстрируйте нам свое искусство в исцелении душ неправедных на благо казны царской.
Толмач, получив одобрительный кивок епископа, еще плотнее прижал к пухлому животу бумаги и направился к воротам тюрьмы с гордо поднятой головой.
— Федот, — крикнул Гордон, — выдели ему парочку стрельцов в сопровождение. Святость святостью, а предосторожность не мешает.
Федот молча кивнул в ответ, ткнул пальцем в двух стоящих рядом с ним стрельцов и указал глазами на дверь. Выбранные в сопровождение стрельцы распахнули перед монахом двери и прошли вслед за ним в тюрьму. Двери закрылись.
— Ну что ж, подождем, посмотрим, что из этого выйдет, — хмыкнул державный, раскрыл Библию и начал любоваться пахнувшими свежей типографской краской ровными строчками Священного Писания. — Надо отдать должное сплетнику, — вынужден был признать он. — Отменного качества работа. А признайтесь честно, Ваше Святейшество, — обратился он к патриарху, — не боитесь, что аргументы папы римского окажутся весомей ваших? — Гордон взвесил в руке увесистый том Библии, ощупал серебряные уголки окантовки.
— Верой нашей православной испокон веков Русь-матушка сильна. И ни за какие деньги басурманские народ русский ее не продаст! — набычился патриарх.
Гул возмущенных голосов со стороны тюрьмы заставил всех встрепенуться. Стрельцы во главе с Федотом тут же оказались возле царской семьи и ощетинились бердышами, готовясь биться не на жизнь, а на смерть с неведомым врагом. Послы иноземные и купцы с боярами начали пятиться от греха подальше, то есть поближе к выходу. Дверь тюрьмы с треском распахнулась, и оттуда вылетел абсолютно голый монах с всклокоченными волосами, прикрывая интимные места мисками с пробитым днищем.
— Это ест бандит! Это ест савсэм не понимайт слово божие! Толко костер! Костер святая инквизиция спасать их душа!
Куда девался его чистейший русский язык? Святой отец был явно в шоке и от пережитого ужаса безбожно коверкал слова. Следом за монахом выскочили стрельцы Федота, захлопнули створки дверей и подперли их бердышами.
— В чем дело? — нахмурился Гордон.
— Заключенные взбунтовались! — крикнул один из покинувших тюрьму стрельцов, наваливаясь на загудевшую от ударов изнутри дверь.
Мгновенно сориентировавшись в обстановке, Федот немедленно отправил им на помощь еще пятерых своих подопечных, а одного стрельца послал за подмогой в стрелецкий приказ.
— Из-за чего взбунтовались? — сердито спросил царь.
— Да мы сами толком не знаем, царь-батюшка, — честно признался стрелец. Убедившись, что его товарищи надежно заблокировали дверь, он поспешил к Гордону. — Мы его в первую камеру запустили, и он начал там к заключенным приставать. Предлагал купить у него какие-то бумажки, утверждая, что они им все грехи отпустят. Зэки поначалу просто ржали, а потом бумажки у него купили, и тут началось такое! Короче, пока мы этого торгаша отбивали, они успели все камеры открыть, охрану повязать и теперь вот наружу ломятся.
— Что за бумажки? — требовательно спросила Василиса.
— Вот, я тут с собой парочку успел прихватить. — Стрелец вытащил из кармана смятые бумаги и с поклоном передал их царице.
— «Индульгенция», — медленно прочитала Василиса, — «отпущение грехов прежних…» — посмотрела на вторую бумагу, — «отпущение грехов будущих…» Да тут у них целый прейскурант — цена на каждый грех!
— И с этим они пришли на Святую Русь? — ужаснулся Гордон. — На что они рассчитывали?
— На твою жадность, — сердито прошипела Василиса.
— А позволь теперь, государь, показать силу нашей исконно русской, православной церкви, — плотоядно облизнулся патриарх, злобно косясь на оппонентов, срочно сооружавших из обрывков своих ряс набедренную повязку пострадавшему собрату во Христе.
— Церковь православная, — поспешил выступить вперед Виталик, — сильна духом своим. Дозвольте мне умиротворить бунтующую чернь словом божьим.
— А не боишься, что тебя опустят так же, как и этого долгополого? — хмуро спросил Гордон.
— Кто посмеет на Руси поднять руку на человека божьего? — пропел Виталик елейным голоском.
— Да те же зэки! Вот же ведь, — кивнул на пострадавшего монаха Гордон, — уже посмели.
— Я говорю о людях божьих, а не об извергах в сутанах, торгующих отпущением грехов и отправляющих невинных людей на костер.
— Ну что ж, попробуй, божий человек, — пожал плечами царь.
Получив санкцию, царский сплетник неспешным шагом приблизился к дверям тюрьмы.
— Открывайте, — кивнул он стрельцам.
— Может, не стоит, отче? — осторожно спросил кто-то из стрельцов. — Они же там все на ушах стоят. Порвут.