Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Министерство внутренних дел будет отныне каждый месяц выплачивать вам по три тысячи рублей. В два приёма, по полторы тысячи рублей каждый раз, — сказал Побирушка важно. — Здесь полторы тысячи... Пересчитайте, Григорий Ефимович!
— А чего их пересчитывать? Я тебе, милок, верю. — Распутин сунул пачку в карман штанов и пошёл в прихожую провожать гостей.
Андронников был разочарован: слишком уж равнодушно отнёсся Распутин к крупной сумме, которую получил, на эти деньги можно ведь было перевернуть половину мира, сам Андронников, который
— Князь, где ты? — выкрикнул Распутин из прихожей. — Чего телишься?
Слов Распутин не выбирал, говорил то, что возникало у него на уме, а возникнув, тут же перепрыгивало на язык, более того — Распутин предпочитал разговаривать с родовитыми людьми так, как разговаривают с дворниками, извозчиками и попрошайками. Поэтому Андронникову надлежало терпеть.
— Ты это, милый человек, — Распутин взял Хвостова за пуговицу плаща, — ты про Илиодорку не забудь. Ты обещал...
— Илиодор никогда больше не возникнет на вашем горизонте, Григорий Ефимович. — В голосе Хвостова зазвучали торжественные нотки. — С ним — всё, покончено! Считайте, что Илиодора больше нет!
— Так-то оно так, но недавно он всё-таки возник у меня на горизонте — целую цидулю прислал. Из-за бугра.
— Больше не пришлёт, — успокоил Распутина Хвостов, — а если пришлёт, то мы его — живо... — Он приложил кулак к кулаку, сделал одним кулаком движение в одну сторону, другим в другую, так обычно скручивают голову курице. — Был Илиодор — и не станет его!
— Ну тогда ладно. — Распутин в третий раз выразительно похлопал ладонью по рту, ему хотелось спать. — А то будет очень неприятно, если он снова всплывёт.
Гости ушли. Распутин скинул мягкие, на гибкой спилковой подошве, туфли, сбросил носки, босиком прошлёпал в спальню. Дуняшка метнулась следом:
— Я вам нужна, Григорий Ефимович?
— Ты мне всегда нужна. Но только не сейчас.
— Я хочу на улицу выбежать.
— Выбежи, выбежи, — сонным слабеющим голосом разрешил Распутин, пожевал губами, отплюнулся от волоса, залезшего ему в рот. Борода его косо задралась вверх.
— А кто это был?
— Как кто? Дед Пихто! Министр внутренних дел всея Руси и его товарищ — заместитель бишь...
— А шустрый, с портфелем?
— Андронников? Это князь... А в общем — пустое место. Обыкновенный доносчик. Что, понравился? — Распутин придавил головой подушку и громко всхрапнул. Но тем не менее он нашёл силы спросить сквозь сон: — Хошь, замуж выдам?
— Да вы что, Григорий Ефимович! Замуж? Никогда!
Вечером Распутин на моторе поехал к Ольге Николаевне Батищевой. У дверей её квартиры немного потоптался, оглянулся, словно боялся, что его засекут здесь, дёрнул колечко звонка. Из раскрывшихся дверей квартиры на него дохнуло приятным сухим теплом. Ольга Николаевна появилась в проёме
— Вы?
— Я, голубушка. — Распутин с неожиданным смущением, которое, впрочем, было воровским, склонил голову набок. — Дозволь войти.
— Пожалуйста, — Батищева посторонилась, пропуская Распутина в квартиру.
— Скажи, милая, я ничем в прошлый раз тебя не обидел?
— Абсолютно ничем.
— Не то ведь как бывает — бросишь нечаянное словцо, а оно, глядь, и ранит больно... А я не хотел обидеть тебя, голубушка Ольга Николаевна. Если что-то и было, то — случайно!
— А вы ничем меня и не обидели, Григорий Ефимович.
— Слишком уж рано покинула ты меня в прошлый раз. — Распутин почувствовал, что изнутри к горлу подползает сладкое тепло — больно уж желанна оказалась для него эта красивая женщина, он сделал шаг к ней, Ольга Николаевна отступила от него на шаг, и Распутин с огорчением проговорил: — Да ты боишься меня!
— Иногда — да, — призналась Ольга Николаевна.
Монашенкой себя Ольга Николаевна не считала, хотя мужу своему была верна, но жизнь есть жизнь, в жизни ведь всякое бывает.
И всё равно существовали некие рамки, пределы, через которые она никогда не переступала и не сможет переступить.
— Напрасно, — с огорчением произнёс Распутин, подумал, что всех бы дам своих, которые обнимают его ноги, прижимаются к сапогам и шепчут ласковые слова, он променял бы на одну Ольгу Николаевну — она стоит их всех. — Напрасно ты боишься меня. Может быть, чаем напоишь, голубушка?
— Извините, Григорий Ефимович, я должна сейчас уйти, а чаем вас напоит прислуга.
Распутин сощурился:
— Прогоняешь, значит?
— Полноте, Григорий Ефимович. Просто мне надо отлучиться к матери на Васильевский остров.
— Васин остров — это недалеко. — Распутин называл Васильевский остров по-своему, по-простонародному — иногда он специально подчёркивал своё «народное» происхождение, и взгляд его делался совсем светлым, почти прозрачным от гордости: вот, мол, куда может сигануть обычный мужик из сибирской глубинки. — Хочешь, я подвезу тебя на моторе?
— Нет, нет, — Ольга Николаевна отступила от Распутина ещё на шаг, — не надо.
«Старцу» огнём обожгло лицо, он задышал тяжело, жалобно:
— Как же так, голубушка, я к тебе приехал в гости, а ты...
— Глаша! — выкрикнула Ольга Николаевна в глубину квартиры.
В ответ на выкрик раздались стремительные шаги, и в прихожей появилась полная женщина с маленькой горделивой головой и чёрными, хорошо заметными на лице усиками; потеребив усики пальцами, она певуче поздоровалась с Распутиным.
— Это Григорий Ефимович Распутин, человек в Петрограде известный, — сказала Ольга Николаевна, взяла Глашу за руку. — Напои, пожалуйста, гостя самым лучшим чаем, подай на стол, что у нас есть... Угости рыбой. Григорий Ефимович очень любит рыбу. Принеси бутылку мадеры. Григорий Ефимович обожает это вино. В общем, развлеки гостя.