Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— В келье! — подтвердил саратовец.
— Жарко, значит?
— Ага, жарко.
Пока продолжался этот непритязательный разговор, обыск не прекращался. За дверью был обнаружен ещё один человек.
— Кто таков?
На сей раз мещанин Степан Дорофеев.
Были обнаружены и вещи: пиджак, брюки, ватная тужурка, барашковая шапка, сапоги. Судя по размерам, одежда принадлежала Романенко.
— Твоя?
Тот не стал отнекиваться — понял, что делать, это бесполезно.
Жилет и ватная поддёвка принадлежали Дорофееву. Жандармы отыскали ещё две котомки, две пары новеньких лаптей и две пары тёплых, крупной
Всё стало ясно — Илиодор собрался бежать. Жандармы дознались, что в похищении должна была участвовать и женщина — некая Сана, дама большого роста, страдающая зубами. В день побега у неё должны быть подвязаны зубы, подвязка — это опознавательный знак.
Двух жильцов-немонахов жандармы арестовали — настоятель отказался признать их своими и содержать в пустыни — и, посмеиваясь, усадили на телегу; через некоторое время на станции Гороховец обнаружили и даму высокого роста, в башмаках сорок второго размера, повязанную марлевой скруткой, — Сану, это была она — Александра Мерзликина, астраханская крестьянка, жительница Енотаевского уезда.
Побег из Флорищевой пустыни был сорван, и сквитаться Илиодору с Распутиным не удалось.
А план побега был прост. В апреле и в мае в монастырь обычно приходит много паломников — только в первые два майских тёплых дня их было триста с лишним человек, в этой разномастной гурьбе к Илиодору прибыло двое гостей — Дорофеев и Романенко. Илиодор укрыл их в своей келье.
Синицын и Сана страховали побег за монастырскими стенами, на воле. Вечером шестого мая Синицын должен был подойти к окну кельи, которое он высчитал точно, и в траве спрятал свёрток с одеждой, чтобы потом не путаться, не суетиться — всё должно находиться под руками, — а Романенко с Дорофеевым спустить Илиодора на верёвке вниз. Сами же они должны были остаться в келье на две недели, до двадцатого, изображая Илиодора, принимать от послушника миски с едой — келья не должна была оставаться пустой.
По плану предполагалось, что Синицын довезёт на телеге Илиодора, притворяющегося больным, до Балахны. В Балахне, на реке, была припрятана лодка, на которой предстояло сплавиться до Казани, в Казани — совершить пересадку на буксирный пароход и по Волге приплыть в Царицын, точнее, в Саретский затон, откуда лошади должны были доставить Илиодора в монастырь.
Конечная дата этого путешествия, по плану, приходилась как раз на двадцатое мая. К этой поре Романенко с Дорофеевым должны были выйти из кельи — Илиодора вряд ли уже могла поймать полиция.
А в Царицыне сторонники Илиодора уже собирали подписи под петицией к царю, в которой просили дать «добро» на основание нового монастыря. Настоятелем монастыря должен был стать Илиодор.
В конце июня загримированный под старика Синицын, имея при себе документы на имя Федота Болотина, попытался проникнуть в келью Илиодора. В мешке этого неряшливо одетого странника были обнаружены лапти, костюм, грим, кое-что по мелочи. Странника арестовали, но Синицын полиции уже не боялся — устал бояться, переболел всякими страхами и понял, что это — пустое: он знал, что дня три его продержат на казённых харчах, а потом выпустят — чего на него зря расходовать деньги? Начальник Владимирского губернского жандармского управления полковник Эрнст так и сделал — не стал тратить на Синицына казённые харчи, но о случившемся сообщил в Петербург. Соответственная бумага нашла своё
В начале августа в пустынь снова зачастили поклонники Илиодора, перед кельей монаха они падали на пол, дружно колотили лбами землю, подвывали жалобно — то ли что-то пели, то ли сочинили свою собственную молитву и теперь исполняли её — не понять. Илиодору они подарили дорогой белый посох с золочёным крестом, вкрученным в шишак. Монах принял посох со слезами, поклонился богомольцам и просил передать рабочим, которые обеспечивали паломничество своими рублями, не тратить больше денег на поездки в пустынь, а копить средства, копить, собирать рубль к рублю, пятиалтынный к пятиалтынному, копейку к копейке и вести им жёсткий счёт.
— Деньги скоро понадобятся, — предупредил Илиодор, — много денег понадобится!
Был разработан ещё один план побега, который вскоре стал известен полиции, — там прислушивались к каждому звуку, доносящемуся из обители, да кое-кто из монахов был не прочь подработать на стукачестве, лишний рубль ещё никогда не оттягивал рясу, а полиция на рубли не скупилась. План был ошеломляюще примитивен: несколько человек должны были затеять шумную драку в лесу и выманить из монастыря стражников. Покате будут утихомиривать дерущихся, Илиодор выскользнет из пустыни, на извозчике доедет до деревни, там пересядет на нанятый за шестьдесят рублей автомобиль. Автомобиль довезёт Илиодора до Нижнего Новгорода...
Драка в лесу была устроена шумная — с криками «Убивают!» и стрельбой из пугачей, с матом и звоном разбиваемых бутылок, с большим костром, и стражники действительно метнулись в лес, чтобы врезать дерущимся по шее, а зачинщикам вообще свернуть набок скулы и носы — всё было продумано верно, — только в лес помчались не те стражники, которые охраняли Илиодора, а совсем другие. Те, которые охраняли Илиодора, остались на своих местах.
Стражники так быстро разметали дерущихся, что кое-кто оставил на поляне даже обувь. Кстати, агент полиции наткнулся в лесу на шалаш, в котором находилась влюблённая парочка, эта парочка скрылась настолько стремительно, что женщина даже забыла у шалаша свои ботинки.
Всё провалилось и на этот раз.
Побегом руководил брат Илиодора Аполлон Труфанов.
В октябре — это было вечером шестого числа — отчаявшийся Илиодор остриг себе голову и попросил настоятеля, чтобы тот разрешил ему обменять монашескую рясу на светский костюм. Илиодор был подавлен: глаза воспалены, лицо запаршивело, руки тряслись — с одного взгляда было понятно, что этому человеку надо чинить свои нервы. Илиодор решил, что нужно уходить из монастыря, пока он находится здесь, до Распутина ему не добраться. Никаким обманом. Месть откладывалась, а она была всё равно что горящие уголья в груди, она требовала выхода, действий, немедленного присутствия в Петербурге!
Настоятель отказал Илиодору, и тогда тот решился на крайнюю меру — написал письмо в Синод, в котором отрёкся от веры и Бога. Несколько дней Илиодор проплакал, ожидая ответа.
Священный Синод лишил Илиодора сана. Илиодор собрал свои вещи, которых у него, как, собственно, у всякого монаха, было очень немного, и уехал. Перед отъездом отправил письмо своим приверженцам в Царицын. «Ваш батюшка умер, — со скорбью начертал он на бумаге, — Отречение я подписал собственной кровью, взятой из руки. Вечная истина повелела мне сделать это».