Царское дело
Шрифт:
И вдруг повернулась к Нюське и сказала:
— А ты чего уши развесила? Посмотри, что за окном! Ночь черная! Иди, приляг. Прошлую же ночь и глаз, наверное, не закрывала.
— Не закрывала, — согласилась Нюська.
— Вот и иди закрой. А если что, я тебя позову.
Нюська смотрела на Параску и не шевелилась.
— Чего смотришь? — сказала Параска. — Я тебе ясно сказала? Вот как сладкий пирог резать буду, так сразу позову. А сейчас иди, иди!
Нюська с очень недовольным видом поднялась, вышла из-за стола и медленно ушла за печь. Стало тихо. Параска сказала:
— Жалко мне ее. Ох жалко! Сиротиночка моя.
Маркел тоже молчал, не зная, о чем говорить. Потом, немного осмелев, налил еще по чарке.
— Ох, грех какой! — тихо сказала Параска, но чарку взяла, чокнулась и выпила — уже быстрее первого. И покраснела!
— Что ты такая невеселая? — спросил Маркел.
— Так у нас сегодня бабка померла, — сказала Параска.
— Какая бабка?
— На службе. Нянька царская. Ей было сто лет! И все жила, жила… Думали, она никогда не помрет. А как государь преставился, загоревала она. Не ела, не пила. Говорила: «Извели Ванюшу злые люди». А сегодня утром померла.
— А! — сказал Маркел. — Видел я эту няньку. — И, помолчав, продолжил: — А я думал, что у тебя на службе, может, какая беда.
— Нет, на службе, слава Богу, тихо, — сказала Параска. — Не едем мы в Углич. Телятевская, моя боярыня, похлопотала. Я же, говорит, царицына боярыня, никуда я не поеду. И к своему Яшке. А ее Яшка, младший сын, он при покойном государе с большим саадаком стоял, это же какая сила! И Яшка сразу к Годунову. И Годунов сказал: ладно. Теперь мы при новой государыне, Ирине. Супруге государя Федора. А знаешь, кто эта Ирина? Годунова родная сестра! Вот почему он теперь всем заправляет. Что Ирине скажет, то она Федору в уши и вложит, и он то и говорит. Вот кто у нас теперь истинный царь! И все это знают.
— А Бельский что? — спросил Маркел.
— А что ему? — ответила Параска, усмехаясь. — Скользкий змей! Его голыми руками не возьмешь. А уже казалось, Годунов его сейчас раздавит, уже на хвост наступил. Но тут бояре смотрят, что Годунов уже слишком много силы взял, и стали понемногу подаваться к Бельскому. И полки стали шататься! Ну, и Годунов не стал своего счастья испытывать и помирился с Бельским. Больше для виду, конечно. Теперь Бельский едет воеводой в Нижний. А Нагие — не такие ловкие, и их вместе с царевичем отправят в Углич. Жалко государыню Марию, а еще жальче царевича. Ну да у каждого своя судьба. И это их царское дело. А наше с Нюсей дело маленькое: никуда не едем, остаемся здесь. Так что если желаешь, то можешь столоваться у меня. Я много не возьму.
— Ну, я, — сказал Маркел. И не договорил, смутился.
— Чего ты все время краснеешь? — спросила Параска. — Может, тебе еще налить? Так я налью!
Она уже сама взяла бутылочку и налила и себе, и Маркелу. Они чинно чокнулись и выпили. Теперь они оба пили медленно и поверх чарок смотрели один на другого. У Маркела закружилась голова. Он отставил чарку и сказал:
— Помнишь, я тебе говорил, что куплю тебе бусы? Так что мне теперь бусы! Я теперь, знаешь, кто? Да я теперь такой, что я тебе не только бусы, а еще шубу куплю. Какую пожелаешь! А вот здесь… — И Маркел повернулся к стене. — Ковер повесим! Персиянский, я такие видел. Лавки парчой обобьем. А…
И тут он замолчал, потому что Параска как-то очень странно на него смотрела.
— Что с тобой? — спросил Маркел.
— Так, ничего, — ответила Параска. — Тут сегодня ко мне на службу один человек приходил. Из Ливонии, из тамошнего города Вендена. Понимаешь, почему он приходил?
— Ну? — только и спросил Маркел.
— От супруга моего известие принес, — строгим голосом ответила Параска. — Жив мой супруг Гурий Корнеич. И скоро обратно вернется. — И тут же спросила: — Чего ты такой грустный? Чего больше не краснеешь?
— Так, ничего, — сказал Маркел, а у самого аж в висках застучало. — Чего тут радоваться? Вон, твой дядя Тимофей говаривал, что Гурий — еще та птица!
— Ну, какая птица — мой супруг, это не тебе с дядей решать, — грозно сказала Параска. — Может, для вас он что другое, а для меня — орел! И я буду его ждать. Не нужны мне чужие ковры! И чужие бусы, и чужие шубы. Чего ты здесь ночью расселся? Я женщина порядочная, замужняя, а он мне наливает, спаивает! Да кто тебе это позволил?
— Цыть! — громко сказал Маркел и хлопнул ладонью по столешнице.
Параска замолчала и поджала губы. Маркел встал, надел шапку и прибавил:
— Премного благодарен за угощение, любезная Прасковья… Как тебя?
— Матвеевна, — чуть слышно ответила Параска.
— Значит, Матвеевна, — сердито повторил за ней Маркел. — Низкий тебе поклон за хлеб-соль. Если чуть что, обидит кто-нибудь или еще какое дело, то милости прошу, приходи, не откажем! — и развернулся и пошел к двери.
Параска молчала. Маркел вышел и притворил за собой дверь — без стука.
57
Маркел лежал у себя в ближней горнице и смотрел в потолок. Потолка видно не было, была же ночь кромешная. Эх, в сердцах думал Маркел, черт же его дернул туда сунуться! А после эти речи заводить. Но и Параска тоже хороша! Ведь врет она, никто к ней не приходил, ни про какого Гурия Корнеича никаких известий нет. Иначе она сразу бы про это рассказала. А если не она, так уж Нюська — эта обязательно! Она же его так ждет!.. А если Нюська молчала, то никто не приходил, а это все из-за исконной бабьей вредности, чтобы сказать поперек, чтобы сразу не поддаться, чтобы…
Тьфу! Маркел перевернулся на бок и стал думать про свою службу. Вот тут, думал он, все очень славно сложилось, он теперь стряпчий, будет много денег получать, найдет себе богатую вдову, а то и девицу на выданье, здешнюю московскую, конечно, и заживет, как сыр в масле. Мать из Рославля выпишет, девка (ну, тогда уже не девка) нарожает ей внуков. Маркел продаст кобылку, купит жеребца ногайского, вороного, злого, зубастого, медвежью шубу, турецкую саблю…
Вдруг где-то брякнул колокол. После, немного погодя, еще раз брякнул. Да что это они, с удивлением подумал Маркел, и в самом деле хотят царя ночью хоронить? Или там сейчас служба идет, отпевают государя со всей пышностью, вот колокол и брякает. Эх, дальше подумал Маркел, так он царя и не увидел и толком не знает, за что его отравили, а после почему за это никого не наказали. Да и Маркелово ли это дело? Правильно Параска говорит: ее дело — это ее Нюська, а царские дети пускай сами между собой разбираются, кому царский посох, а кому горшки побитые. Нам-то, дальше подумал Маркел, какое до этого дело? Ну, был у нас один царь, стал другой и был бы третий, ну и что? До царя далеко, а до Бога высоко. А тут, в Москве, и царь как будто близко, а все равно как на небе живет, поэтому здесь так же, как везде: и кто царем был, и кто царь будет, нам, простым людям, все равно. Мы дерь… Нет, мы пыль на ветру, вот так лучше будет сказать. Подумав так, Маркел тяжко вздохнул. Но почти сразу спохватился и подумал: нет, все-таки не все равно, где жить, возле царя лучше, не хочу в Рославль! Эта мысль ему понравилась, Маркел опять лег на спину и потянулся. Эх, опять подумал он, одно нехорошо…