Царствие Снегиря
Шрифт:
Перед тем как лезть, намазал рожу сажей, как на курсах учили, да плащ-накидку тоже изрядно в саже с солидолом повалял. А на перекрытия бывшего сборочного цеха, на то, что осталось от этих перекрытий, послал штатного ротного снайпера – ефрейтора Аничкина. Сказал ему и показал, куда сам полезет, и наказал, следить за немцем, и если фрица засечет – то прикрывать огнем…
Вообще, тут говорили, что у немцев все снайперы не из солдат и фельдфебелей или унтеров, а из самых натуральных офицеров! Правда, что ли? Небось врут.
Лезть в переднюю траншею днем – не
Покурив, да сунув в карманы несколько кусков сахара, чтоб там на передке жрать не хотелось – полез… Полез, пополз, где перекатываясь, где на карачках, а где и на брюхе – по пластунски. Минут двадцать полз. Ничего немцы не заметили. Так только, для порядка пару раз из пулемета на дурака трассерами пальнули, и все.
Приполз Колька в траншею, плюхнулся на дно, и лежит – отдыхает.
Вдруг, шум спереди. Вроде как ползет кто, дышит так тяжело – тяжело. Колька пистолет из кармана достал и большим пальцем взвел курок. Патрон-то давно в стволе! Ждет, затаился. Вдруг. Перед самой траншеей перешептывание, да вроде по-русски…
Их там двое или трое ползет – не видать. Колька шепчет, – кто идет? А оттуда, – не дрейфь, паря, свои, языка тащим! И вваливаются в траншею четверо.
Лиц не видать – темень египетская! Когда отдышались, спрашивают, – ты кто? Мы когда к немцу утром ползли, тебя тут не было. А Колька и отвечает, я мол – снайпера выслеживаю, рассвета здесь жду. А они – трое разведчиков, кроме немца связанного – они оказываются из соседнего штрафного. "За орденами" на немецкий передок лазали. Им начальство обещало, кто языка притащит, тому амнистию…
Посидели разведчики три минуты, и полезли дальше. Сперва двое, которые немца за ремни тащили через бруствер перевалились, а третий – ихний командир, что все молчал, тот задержался… И когда те, с немцем на буксире вроде как отползли, вдруг достал из сапога финку, острейшую как золингеновская бритва – воровскую самоделку из разогнутого шведского подшипника, и полоснул Кольке по горлу.
– Одинцов! – это было последнее, что мелькнуло в Колькином угасающем сознании.
7.
Шар заглючило.
Олег хотел было как всегда – по привычке слетать с утра в Бразилию на облюбованный пустынный пляж – побегать голяком по ослепительно белому песку, помахать руками-ногами в бестолковой только самому ему ведомой утренней гимнастике, проткнуть с разбегу упругий изгиб прибойной волны, нырнув потом и насколько хватит дыхания, проплыть возле самого дна… Но шар не двинулся с места.
Стандартная клавиатура все так же лежала у Олега
"Снег", – как говорили специалисты-телевизионщики в случаях, когда на антенну не поступало сигнала.
– Что это? – содрогнувшись, подумал Олег, – неужели это уже конец?
Он знал, что рано или поздно, это обязательно произойдет.
Но чтобы так скоро!
Ведь ничего еще не успел.
Ведь мир еще не переустроен по его замыслу.
И он еще не сделал и четверти задуманного…
Наверное, и Петр Великий, мучительно умирая от воспаления простаты, так же возмущался несправедливой краткости отпущенного ему момента.
– Ничего не успел!
Олег попробовал еще раз мысленно приказать шару подняться над землей и лететь…
Ну не в Бразилию, так хотя бы в Москву – на Красную что-ли площадь…
Нет.
Ноль эмоций.
Пробежал пальчиками по клавиатуре.
Снег.
Снег на экране.
И в динамиках – тишина.
Но утешало хотябы то, пока, обстоятельство, что он ВСЕ ЕЩЕ В КАБИНЕТЕ СВОЕГО
ШАРА!!!
Он все еще в том самом кабинете, каким он сконструировал его еще в первые дни великого своего проникновения в СВЯТАЯ СВЯТЫХ.
Все так же сидел он пока в том самом кожаном капитанском кресле, еще в первые счастливые денечки подсмотренном в одном из каталогов самой дорогой офисной мебели.
Все так же окружали его, ставшие уже привычно не замечаемыми – некогда любимые вещи – бронзовые и фарфоровые статуэтки, картины, коллекции монет, пистолеты, шпаги, мечи, доспехи…
В первые дни…
В первые дни, когда он только обрел единение с шаром, он ненасытно хватал все это обилие раритетов.
Картины Моне и Сезанна. Мейсонский фарфор. Серебряные кофейные сервизы от Фаберже.
И оружие!
Ах, как он набросился на собирание оружия!
Мама в детстве неохотно пестики ему покупала.
Вот и дорвался.
И германские автоматы – эм-пэ 39-40, и шторм-геверы эм-пэ 44, и вальтеры пэ-38, и знаменитые "восьмерки" – парабеллум, и кольты всех сортов, и беретты, и глоки, и смиты с вессонами…
А мечи!
Тут у него были и любимые самурайские, и арабские – времен испано-португальской конкисты, и мечи Карла Великого, и Ричарда Львиное Сердце и Готфрида Лотарингского герцога Бульонского…
Все это мальчишеское богатство было теперь в беспорядке разбросано по ворсу персидских ковров и свалено в дальнем углу огромного кабинета. Наигрался.
А по-перву, каких восторгов ему стоила стрельба из вальтера! Или из эм-пэшки – по бутылкам, наспех расставленным на скалистом морском берегу.
Он и Анюту научил здесь стрелять.
Она двумя руками поднимала тяжелый вальтер на уровень прищуренных глаз, а он – обнимая ее сзади, придерживал и поправлял, когда она мазала в очередной раз…