Царство небесное
Шрифт:
Стоял июль, царственный месяц, и город плавился в его лучах. Ги де Лузиньян, потомок крылатой змеи, начинал обретать черты своего племени: светлые волосы, отросшие за время военного бездействия, когда не требовалось обрезать их под шлем, начали виться, и издалека казалось, что Ги, красиво одетый в блестящие, расшитые одежды, тщательно причесанный, с поблескивающим от пота загорелым лицом, готов превратиться в дракона — с драгоценными камнями на золотой чешуе, с той особенной, легкой сутулостью, какая свойственна любому крылатому существу, если оно не летит,
Никогда еще Сибилла не любила его так глубоко, так сердечно, с такой жалостью и с таким восхищением, как в тот день, когда он стоял среди баронов, встречавших торжественную коронационную процессию у самых ворот церкви Гроба Господня. Ги был одет как диакон, и кое-кому это бросилось в глаза. Однако по своему обыкновению Ги держался так, что его замечали далеко не сразу: он умел быть на удивление тихим, и эта глубокая внутренняя тишина делала порой его почти невидимым.
Из Храма вышел патриарх, и был он в этот день не человеком, слабым и очень грешным, как обычно, но истинным клириком, потому что Гроб и солнце Святой Земли изливали на него неодолимое могущество. Патриарх, окруженный сверкающим священством, остановился в дверях.
Остановилась перед ним и Сибилла — в белом и золотом, с убранными под тяжелый плат волосами и тонким золотым ободом на голове. Она шла босиком по горячим камням, как будто готовилась принять на себя покаянный труд за все Королевство. Эта походка, легкая, чуть боязливая — ибо каждое прикосновение ступни к камню мостовой могло оказаться болезненным, — обращала на себя куда большее внимание, чем сияние золота на ослепительной белизне ее одежд.
Патриарх громко воскликнул:
— Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого!
И таков был его звенящий голос, и такова была святость этого места, что стоявшие рядом вдруг ощутили близость Бога-Троицы.
Сибилла остановилась перед ним, отделившись от свиты, от духовенства и от своих подданных: одинокая женская фигура перед разверстой пропастью Храма Гроба, избиваемая прямыми, толстыми солнечными лучами, точно копьями. Небо Святой Земли изливало на королеву свой неистовый свет. И не было в этом свете ничего от земного благополучия, но все — от беспощадной любви Царствия Небесного.
— Клянешься ли ты защищать Святую Землю, и патриарха Иерусалимского, и паству его, и святой город Иерусалим, и всю Церковь истинных христиан? — вопросил патриарх.
И женщина, подняв голову, ответила громко и отчетливо:
— Клянусь! Клянусь защищать патриарха, и паству его, и Землю Господа моего, и священный град Иерусалим, и всю Церковь истинных христиан!
Патриарх шагнул к Сибилле, взял ее за подбородок и нежно, благоговейно поцеловал в губы. А после, сияя — точно вся душа его наполнилась этим поцелуем, преображенным в свет, — повернулся к баронам и закричал (он кричал так, словно посылал войска в последнюю атаку перед победой):
— Провозгласите же и вы эту достойную королеву Сибиллу, дочь, сестру и мать королей, истинной своей королевой и подлинным своим сюзереном!
Бароны закричали —
«Царствие Небесное, — бессвязно думал Ги, выпевая вслед за остальными и чувствуя на языке сладость от этих слов, как будто раскусил виноградную ягоду, — regna coelorum… Силой берется Небесное Царство. И мое Царство — любовь, прохладные руки Христа — там, в пустыне… Боже, благослови нас!»
В Храме, куда хлынула вслед за патриархом и Сибиллой толпа, было полутемно и прохладно, и все окунулись в неземные запахи этого огромного, как целый город, строения — базилики, вместившей в себя весь мир и всю историю человечества, его самое страшное отчаяние и самую великую надежду.
Ги улыбнулся, отыскав на стене памятный крестик, вырезанный давным-давно их дедом: Эмерик показал брату этот крошечный значок, оставшийся от их предка, побывавшего на Святой Земле, и оба брата по очереди поцеловали его. Ги и сейчас мимолетно приложился к стене, ощутив под губами неровности резьбы и втянув запах старой, сладковатой пыли.
Высоко на хорах Сибилла принимала от патриарха корону и от одного из баронов — золотое яблоко, то самое, что символизировало землю Королевства. Рядом с королевой находился коннетабль Эмерик с королевским знаменем.
Ги не успел уловить мгновения, когда Сибилла получила святое помазание, и корона была осторожно возложена на ее голову, сменив тонкий золотой обруч. Когда он снова поднял глаза к своей возлюбленной жене, она уже стояла, осененная королевской диадемой, по-византийски пышной и изысканной. Крест, начертанный елеем на ее лбу, от жары расплавился и потек, освящая и скулы, и любимые ямочки на щеках, и пышные губы.
— …Слабая женщина, немощной сосуд… — донесся с хоров голос патриарха. — Способна ли ты в одиночку нести тяжкий труд управления государством, особенно сейчас, в пору смут и волнений, когда враги теснят Королевство со всех сторон?
— Нет, — пронеслось над головами баронов, скорее угадалось, чем было услышано.
— Так избери себе супруга, достойного сеньора, который управлял бы Святой Землей вместе с тобой, в добром союзе и любви! — проговорил патриарх и чуть отступил назад, открывая королеве дорогу.
Она сошла к «народу» — знатным людям Королевства и монахам. Теперь уже все видели, что королева идет босая, и обнаженность ее ног была такой же царственной и нарядной, как и ее роскошное платье, и украшения на нем, и сверкающие короны: одна — на голове, другая — в правой руке. В левой Сибилла держала меч Королевства.