Царство женщин
Шрифт:
Но из-под западного лоска постоянно проглядывали черты необразованности, первобытной грубости и дикости. На придворных балах, несмотря на все старания Ландэ, менуэт чередовался с национальной пляской. Гвардейские унтер-офицеры со своими женами и даже некоторые придворные отличались в ней. [290] На февральских празднествах 1740 г., о которых упоминалось выше, во время фейерверка, ракеты нарочно пускали в ряды зрителей, и официальные «С.-Петербургские Ведомости» сообщали об этом в следующих выражениях: «Слепой страх овладел толпой; она заколыхалась и обратилась в бегство, что послужило к радости и забаве высокопоставленных лиг, двора Ее Величества, присутствовавших на празднестве».
290
Хавен. Путешествие по России в 1744 г.
Датский путешественник Хавен упоминает о привычке русских дам того времени умываться раствором кампешевого дерева в водке… и затем выпивать остаток. Рассказывают, что даже женщины из простонародья придерживались этого кокетства и нередко на улицах встречались
Хавен не принадлежит к числу хулителей всего. Так, например, он защищает русского крестьянина от обычного обвинения в неопрятности, которое слышалось тогда так же, как теперь. Датский же путешественник, напротив, находит его более опрятным, чем крестьян других стран. Он говорит о крестьянах, что они ленивы, спят после обеда, но вместе с тем красивы, сильны, преданы и послушны. Вообще его мнение о русских довольно определенно высказывается в следующем анекдоте: француз, немец и русский пили вместе, и в стаканы их попали мухи; француз вылил свое вино; немец вынул муху пальцем; а русский выпил все, чтобы ничего не терять. Далее Хавен говорит, что русский более еврей, чем все евреи мира, в том смысле, что в нем больше, чем в каком-нибудь народе развита коммерческая жилка. Дайте два рубля крестьянину, он тотчас заведет лавочку и в несколько дней удесятерит свой капитал.
В этом отношении мемуарам Хавена противоречит один современник, автор тоже весьма интересных записок. Во время пребывания русских войск в Польше, его поразила неопрятность солдат. Их внешний вид, одежда и пища показались ему в одинаковой мере «отталкивающими»; а субалтерн-офицеры в этом отношении мало чем отличались от своих подчиненных. [291] Можно допустить со стороны поляка некоторую пристрастность; но личные наблюдения за последнее время дадут возможность многим моим читателям решить этот вопрос самим. Роскошь рядом с нищетой и внешний блеск, скрывающий грязь, до сих пор еще остаются характеристическими чертами общественной жизни в славянских странах. Во времена Анны интимные нравы даже высших классов были далеки от какой-либо утонченности и действительного комфорта. В имении у своего свекра Наталья Долгорукая спала со своим молодым супругом на сеновале.
291
Котович. Записки. 1839.
Императрица не любила, чтобы напивались в ее присутствии. Но в других местах празднества быстро переходили в попойки, как прежде, и пьянство иногда делалось обязательным. В мае 1732 г., описывая праздник, данный в императорском московском дворце в годовщину коронации ее «величества, Салтыков пишет Бирону: [292] «28 апреля здесь торжествовали в доме Ее И. В-ства обретающиеся в Москве архиереи и господа министры, и генералитет, и дамы, и лейб-гвардии полков штаб и обер-офицеры, также и других полков штаб-офицеры и статские чины. Обедали и все веселились довольно и очень были шумны, так что их насильно на руках снесли, а иных развезли. Однако ж все по благости Божией благополучно. Токмо в то число Федор Чекин был неспокоен. Как еще сидел за столом, то он многого не пил, и которые офицеры подносили, пришли ко мне и сказали, что он, Чекин, не пьет, и я ему сказал: „Ведаешь ли ты, что ты в доме Ее И. В-ства, а не хочешь пить и сказываешь, что будто вино худо. Ведь ты это зашел не в Вотчинную коллегию и не на Каток“. [293] И оное я ему сказал для того, что он часто живет в Вотчинной коллегии и кабаке, который рядом и называется Каток, а он стал со мной в спор говорить и хотел браниться, только я с ним браниться не хотел в доме Ее В-ства и в такой торжественный день». В конце концов Чекина удалили.
292
Письмо в Государственном Архиве.
293
Кабак «Каток» в Кремле у Тайницких ворот был закрыт по Высочайшему Указу в 1733 г.
Чувствительность, надо сказать, была наравне с нравами, и этим можно объяснить покорность, с которой переносилась дерзость какого-нибудь Бирона. Князь Шаховской возмущался казнью Волынского, но фаворит назначил его полицмейстером, любезно принял и угостил кофеем, и благородное негодование как рукой сняло. После смерти Бирона начальником полиции сделался Наумов, и Шаховской согласился стать его подчиненным. Сам Татищев, при случае исполнял обязанности полицейского и почти палача, когда не устраивал маскарады. [294] А между тем и тот и другой принадлежали к избранному обществу.
294
Гольцев.
О правах простого народа в эту эпоху нам мало известно. Свидетельства редких современников, обративших свое внимание в эту сторону, весьма противоречивы; а сам народ при своей неграмотности, не оставил никакого памятника о своем житье-бытье, своих взглядах и чувствах. Можно догадываться, что они исходили на господствующие и поныне в провинциях, наиболее отдаленных от центров цивилизации, т. е. стояли на весьма низкой степени интеллектуального развития и отличались нравственной грубостью: всюду дикость, ограниченность и суеверия. В 1737 г. в Москве вспыхнула заразная болезнь; народ приписал ее присутствию слона, которого ночью ввели в город, [295] и Локателли, современное письмо которого считалось отголоском кружка Волынского, так объясняет эту черту: «Представьте себе жителей этого большого города (Москвы) недавно основавшимся поселением лапландцев, самоедов и остяков, считающихся самыми глупыми племенами севера. Однако не думайте, чтобы такая параллель была верна во всех отношениях: москвитяне стоят гораздо выше всех этих народов».
295
Данилов. Записки.
Принужденное Петром Великим стать грамотным, т. е. выучиться по крайней мере читать и писать, дворянство, напротив, завещало нам многочисленные записки, где отразились без прикрас его ум и характер. Для этого класса царствование Анны было временем переходным. В рядах дворянства мы видим еще старинных вельмож, носителей титулов, имеющих после реформы лишь историческое значение – стольников и окольнических не согласившихся пожертвовать своими бородами, игнорирующих Полтаву, но рассказывающих о походе на Чигирин, в котором они принимали участие при Феодоре Алексеевиче. Они жили во дворах, обыкновенно состоявших из нижнего этажа, где помещалась кухня и кладовая, и второго этажа с двумя покоями, разделенными сенями. В одном из них стольник жил летом; в другом – зимой. Менее зажиточные довольствовались еще более скромными жилищами, ограничивавшимися всего двумя комнатами – кухней и жилым покоем. Молодое поколение состояло, почти исключительно, из лиц, служивших в армии при Петре. Они брились, одевались по-французски, были образованы и имели более широкие взгляды, но нравы от того не смягчились. Они более выносливы и закалены. Один, например, вспоминает, что царь под Нарвой соблаговолил отрезать ему ножницами два пальца на руке, оторванные шведским ядром и повисшие на коже.
Придать характерам и всему складу человека подобный особенный отпечаток могла только одна война! Прочтите записки Василия Васильевича Головина. [296] Шестнадцати лет он должен был отправиться в Петербург, чтобы, наравне со многими другими молодыми людьми подвергнуться там как бы экзамену или смотру в присутствии царя. Вследствие этого смотра, «меня грешного, – пишет он, – на мою беду отправили в заморские края». Т. е. в Амстердам. Четыре года спустя, поучившись в Голландии, он поступил в Морскую академию, основанную в Петербурге. Дисциплина там была строгая. Живущие находились под неусыпным надзором. В класс надзиратель приходил с бичом. Днем и ночью воспитанники должны были нести караул. За малейший проступок полагалось наказание батогами или кнутом, смотря по возрасту провинившегося. В случаях вины более важной – прогнание сквозь строй – два, три раза по всему полку, а в полку считалось три тысячи человек. Учение было не замысловатое, но затруднялось схоластическими приемами и новизной официального языка, самим профессорам понятного только в половину. Василий Васильевич заболел от всего этого и получил отпуск на год, женился и затем снова принужден был вернуться в школу еще на пять лет. В 1720 г., благодаря неусыпным хлопотам и влиянию родственников, он получил должность камер-юнкера при Екатерине I. Но, будучи замешан в придворную интригу, он вскоре был арестован, подвергнут пытке и в 1725 г. сослан. Екатерина I, вступив на престол, вернула ему свободу, но в 1736 г. он попал снова в руки Ушакова. Тут он познакомился с дыбой, кнутом, горячими угольями, прикладываемыми к окровавленному телу, и чисткой ногтей раскаленными булавками. «Такого-то числа, – записал он, – мне грешному почистили ногти и искалечили меня». И тут же прибавляет: «Слава Богу, теперь мы спасены». Эго следует понимать так, что за огромную сумму его жене удалось получить для него разрешение уехать в его имение, Новоспасское.
296
Многочисленные выписки в Родословной Головиных, изд. в 1847 г. и в книге Казанского: «Село Новоспасское». Также у Шубинского в «Очерках».
В этом мирном уголке, где окончилась его жизнь, он представлял любопытную смесь европейской культуры и суеверной набожности, подозрительной трусости и вспышек дикости, граничившей с помешательством. Поднявшись до рассвета, он служил со слугой утреню, затем выслушивал отчеты домоправителя, бурмистра и старосты, о которых старая служанка должна была докладывать по раз установленному церемониалу. – «Во имя Отца, Сына и Святого Духа», – говорила она, отворяя дверь перед пришедшим, на что те должны были отвечать: «Аминь». Она продолжала: «Входите с кротостью, смирением, осторожностью и осмотрительностью, с чистым сердцем и молитвой на устах, чтоб дать отчет и получить приказания господина. Кланяйтесь пониже его милости и смотрите в оба».
– Слушаем, матушка.
Они переступали порог, согнувшись в три погибели, желали доброго здоровья барину и каждый день слышали в ответ:
– Добро пожаловать, други, не знавшие пытки, казни, испытаний и наказаний. Все ли благополучно?
Доклады начинались в определенных выражениях библейского оборота. Надо было, например, доложить о любимой кошке хозяина, затянувшейся в петле, желая попробовать рыбы, предназначавшейся для барского стола. Сообщали о ее преступлении, но скрывали смерть, и барин, раздумав и снова вспомянув свое тяжелое прошлое, распоряжался сослать виновную. Затем женщина приговаривалась к тому же наказанию за то, что по ее вине произошел пожар. Вследствие этого происшествия Василий Васильевич приказал, чтоб вся дворня готовила себе обед в одной общей кухне. А так как дворни насчитывалось до трехсот человек, то приказание оказывалось невыполнимым, но барину до того не было дела. По окончании докладов подавали чай с новыми, не менее сложными церемониями; затем Василий Васильевич отправлялся к обедне, вернувшись, плотно завтракал, а скоро после того садился за обед. Торжественно благословленная священником, семейная трапеза часто состояла из сорока блюд и продолжалась три с половиной часа. Каждое блюдо готовил отдельный повар, подававший свое произведение сам при бесконечных поклонах. За столом служили лакеи в красных камзолах и пудре. По выходе из-за стола, Василий Васильевич ложился спать до следующего утра. Но укладывание тоже представляло собой целую церемонию. Прежде всего барин приказывал закрыть ставни, и во время этого читались молитвы; те, кто были заняты снаружи, отвечали помогавшим им в комнатах. При слове аминь занавески спускались с шумом. Тогда появлялись утренние докладчики за новыми приказаниями, но иногда одними и теми же.