Царствование императора Николая II
Шрифт:
Великая война подобно землетрясению перевернула психологию народов и опрокинула представления о праве и добре, казавшиеся незыблемыми. Наряду с героизмом и жертвенностью война порождала психологию: «Добро есть то, что содействует успеху». Такая «военная психология» была преддверием революционных перемен. Это сказывалось одинаково на обеих сторонах, но только немногие сознавали эту опасность. К их числу принадлежала императрица Александра Феодоровна. При первых вестях о том, что и действия русских войск тоже вызывают иногда нарекания в занятых местностях, государыня писала государю (20.X. 1914): «Война подняла дух, очистила много застоявшихся умов… Одного бы я только желала, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не грабили бы и не разбойничали; пусть эти гадости творят только прусские войска. Во всем есть всегда уродливая и красивая сторона, то же самое и здесь. Такая война должна
Когда определилось к концу года, что война затягивается, в стране стали воскресать старые настроения. В оппозиционных кругах каждый раз, как местные власти принимали репрессивные меры против революционной агитации, начинали говорить, что правительство недостаточно считается с новым положением вещей. Во время процесса пяти депутатов-большевиков, обсуждавших пораженческие тезисы Ленина, в обществе утверждали, будто социал-демократы только хотели протестовать против «интриг крайних правых». 224
224
Пять депутатов-большевиков и несколько частных лиц - среди них журналист Л. Б. Розенфельд (Каменев) - были задержаны 4 ноября 1914 г. на конференции в Озерках. Принятое конференцией воззвание к студентам носило явно пораженческий характер: «Великие идеи панславизма и освобождения народов из-под власти Германии и Австрии и покорение их под власть русской нагайки явно мерзостны и гнусны… Организуйте массы, подготовляйте их к революции. Время не терпит. Близок день. Вспомните, что было после русско-японской войны».
Попытки устроить забастовки протеста против суда над с.-д. не удались. 10 февраля они были приговорены к ссылке на поселение.
Исподволь, из кругов, враждебных верховной власти, начали распространяться слухи о том, будто какие-то правые круги при дворе хотят сепаратного мира. Между тем только граф С. Ю. Витте, весьма далекий как от правых, так и от придворных кругов, открыто высказывался за прекращение войны и пророчил великие бедствия в случае ее продолжения. Заявления гр. Витте, хотя и не попадавшие в печать, тревожили союзных дипломатов; и когда (27 февраля 1915 г.) граф Витте скончался - французский посол Палеолог отметил с удовольствием в своем дневнике: «Угас великий очаг интриг». На самом деле бывший премьер не имел ни малейшего влияния именно в придворных кругах.
В обывательских массах, наряду с легкомысленным оптимизмом, начинала замечаться некоторая усталость от войны. Это чувствовалось, несмотря на военную цензуру, даже по некоторым ноткам, проскальзывавшим в печати.
Русские поэты сначала откликнулись на войну бесчисленными стихами (которые по большей части не отличались, впрочем, ни силой, ни оригинальностью). Федор Сологуб предсказал: «Прежде, чем весна откроет / Лоно влажное долин, / Будет нашими войсками / Взят заносчивый Берлин». Еще смелее выражался Игорь Северянин: «Германия, не забывайся. / Ах, не тебя ли строил Бисмарк. / Но это тяжкое величье / Солдату русскому на высморк». 3. Н. Гиппиус, кажется, одна призывала к сдержанности: «Поэты, не пишите слишком рано / Победа еще в руке Господней. / Сегодня еще дымятся раны / Никакие слова не нужны сегодня». Но к середине зимы настроение уже изменилось. Газеты печатали стихи (например, того же Игоря Северянина) о том, что «Еще не значит быть изменником - / Быть радостным и молодым, / Не причиняя боли пленникам / И не спеша в шрапнельный дым…» (Это стихотворение вызвало целую полемику путем писем в редакцию «Биржевых Ведомостей».) Обывательские надежды возлагались в это время не столько на чисто военные успехи, сколько на неизбежность голода в Германии. Введение германским правительством (в январе 1915 г.) хлебных карточек было воспринято как признак близкого крушения врага. Газеты перечисляли, какие разнообразные сорта булок - сайки, плюшки, калачи, розанчики и т. д.
– можно найти во всех русских городах, и противоставляли русское изобилие германской скудости («Как бедны они в своих шелках и бархатах, как богаты мы в своем рубище»).
Между тем, если теоретически и можно было предвидеть наступление в Германии известного недостатка продовольствия - Германия ввозила часть продуктов из-за границы, в том числе 15 процентов своего хлеба - с такой же, если не с большей, очевидностью можно было ожидать для России другого «голода», во время войны еще более страшного, - недостатка в военном снабжении. Потребность в нем - по словам ген. Данилова - сразу же «превысила самые фантастические ожидания». Для короткой войны - а вначале все ожидали, что война будет короткой - русская армия оказалась снабженной довольно удовлетворительно. Было известно, что производительность русских военных заводов весьма невелика, но к лету 1914 г. имелись относительно большие запасы.
Бесспорно, что русское военное ведомство с В. А. Сухомлиновым не проявило за первые месяцы войны достаточной заботы об усилении производства военного снабжения. Тут прежде всего сказывалось влияние все того же представления о том, что война будет короткой. Казалось бесполезным тратить средства на постройку заводов, которые могли бы начать работать в лучшем случае через полтора или два года. В России, правда, военные заводы не останавливались из-за мобилизации рабочих, как, например, случилось во Франции, где в первые месяцы войны не было сделано достаточных изъятий для мобилизованных рабочих военной промышленности; но все же, например, русские ружейные заводы производили не больше, а порою и меньше, чем в мирное время, т. к. были заняты починкой ружей, присылавшихся из армии.
Так, в 1914 г. Россия имела около пяти миллионов винтовок; уже и тогда их не вполне хватало на общее число мобилизованных (6 с половиной миллионов). Русское производство достигало 600 000-700 000 ружей в год. Еще много хуже обстояло дело с орудиями и со снарядами. Уже 8 сентября 1914 г. великий князь Николай Николаевич отмечал, что на некоторых фронтах наблюдается недостаток снарядов, тормозящий операции. Русское производство снарядов достигало около 100 000 штук в месяц, тогда как расход превышал миллион. Трагичность положения была в том, что за оставшийся до весенней кампании короткий срок, при почти полном отсутствии сообщения с внешним миром, не было физической возможности восполнить недостаток в снарядах. Оставалось только по мере возможности скрывать его от врага и рассчитывать на то, что продовольственный голод в Германии или события политического характера (например, капитуляция Венгрии, вмешательство Италии) прекратят войну раньше, чем проявится во всей силе «снарядный голод». Стараясь скрыть это слабое место от глаз врага, руководители русского военного ведомства тем самым вынуждены были скрывать его и от русского общества и этим впоследствии навлекли на себя тяжелые нарекания, доходившие до обвинения в измене.
Вся безвыходность положения для данного года сознавалась только очень немногими. Тех, кто знал, оно давило, как кошмар. Начальник штаба ген. Н. Н. Янушкевич писал в начале 1915 г. военному министру Сухомлинову: «Если бы могли сразу хлынуть новобранцы и прибыть в армию лишние 12 парков, то сразу инициатива была бы вырвана у немцев. А сейчас это недостаточно, и на сердце прямо тяжко. Мне так по ночам и чудится чей-то голос: продал, продал, проспал…»
Подвоз извне был затруднен отсутствием и дальностью путей сообщения. Россию недаром сравнивали с домом, в который можно было попасть только по дымоходам и водосточным трубам; к тому же не только союзные, но и нейтральные заводы были уже «завалены» заказами с западного фронта, который союзники неизменно считали главным.
Недостаток снарядов и ружей сыграл немалую роль в том замедлении боевых действий, которое ощущалось на фронте с конца ноября по начало марта. Были все основания опасаться, что во время летней кампании 1915 г. этот недостаток даст себя почувствовать еще более грозно.
В январе на три дня собралась Гос. дума; перед тем недели две работала бюджетная комиссия. Бюджет и все кредиты были приняты без возражений; министру иностранных дел Сазонову была устроена единодушная овация. «Прими, Великий Государь, земной поклон народа своего! Народ твой твердо верит, что отныне былому горю положен навеки прочный конец!» - заявлял председатель Г.думы Родзянко.
Председатель бюджетной комиссии М. М. Алексеенко воздал хвалу запрещению продажи спиртных напитков. « Законодательные палаты, - говорил он, - в этом вопросе пошли на путь ухищрений… Вопрос решен иначе. Вопрос решен прямо, радикально… Это была атака в лоб. Эта мера вызвала в стране одобрение всех».
И. Л. Горемыкин впервые открыто заговорил о Константинополе: «Все отчетливее обрисовывается перед нами светлое историческое будущее России, там, на берегах моря, у стен Царьграда».
С.-д. на этот раз голосовали против бюджета, а трудовики воздержались. Среди депутатов различных национальностей, выступавших с патриотическими заявлениями, на этот раз уже не было представителя немцев. В остальном январская сессия прошла, как июльская.