Царствование императора Николая II
Шрифт:
Националист гр. В. А. Бобринский всю свою речь посвятил нападкам на Протопопова, который после отставки Штюрмера сделался очередной мишенью блока. Сенсацией дня была речь Пуришкевича. Этот известный правый депутат, издавна известный своей неуравновешенностью, набрался на фронте и в столице всевозможных слухов и сплетен и предполагал выступить против власти от имени правых. Фракция, ознакомившись заранее с его речью, единогласно, закрытой баллотировкой, отказалась признать Пуришкевича выразителем ее мнений; тогда он вышел из фракции, и одна из групп блока предоставила ему свое место в списке ораторов, но для широкой публики Пуришкевич все равно остался «представителем крайней правой».
В горячей и сумбурной речи, обвиняя самых разнообразных лиц - кого в корысти, кого в интригах, кого в потворстве немцам, - Пуришкевич в заключение призывал министров отправиться в Ставку, пасть к ногам царя и умолять его избавить Россию от Распутина. «Ночи последние спать не могу, даю вам честное слово, лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый
И Меньшиков, вообще поддерживавший кампанию блока, отозвался иронически о речи Пуришкевича, указав, что ему не хватает «политической грамотности», что он совершает «явно школьные ошибки». На его обвинения последовал целый ряд фактических опровержений. Но сторонники блока, разумеется, широко использовали это выступление депутата, которого все знали как крайнего правого. Левые относились с иронией к этой демагогии, А. Ф. Керенский писал: «Притупилось чувство меры, стерлись грани между дозволенным и недозволенным, стали путать Родичева и Пуришкевича, лишь бы, на страх врагам, «здорово вышло»…" 254
254
"Северные Записки», январь 1917 (А. Ф. Керенский «Нечто о демагогии»).
Когда через три дня представитель правых Н. Е. Марков стал едко возражать на речи ораторов блока, его все время перебивали возгласами с мест, а Родзянко стал делать ему замечания и в конце концов лишил его слова. Марков, возмущенный, бросил в лицо председателя несколько крепких слов. 255 Думское большинство исключило его на 15 заседаний; депутаты даже выражали сожаление о том, что наказ не допускает более долгого срока исключения.
Попытка Трепова была отвергнута думским блоком; кампания против власти достигла высшего напряжения. 22 ноября Г.дума приняла резолюцию о том, что «влияние темных безответственных сил должно быть устранено» и что «всеми средствами надо добиваться, чтобы был образован кабинет, готовый опереться на Г.думу и провести в жизнь программу ее большинства». После отставки Штюрмера многим казалось, что власть уже переходит в другие руки.
255
Н. Е. Марков в своем объяснении сказал, что сделал это сознательно, т. к. с думской трибуны допускались безнаказанные оскорбления высоких особ; «в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного, я хотел оскорбить вас», крикнул он думскому большинству.
Г. совет, в свою очередь, последовал за Г.думой. Кн. Е. Н. Трубецкой вспоминал 1812 г., указывая, что Александр I внял народному голосу и назначил Кутузова, хотя сам больше сочувствовал Барклаю. «Вы скажете: таких героев нет. Нет, господа… Они существуют. Мы знаем их имена. Государь Император найдет возможным назначить их, и эти люди приведут нас к победе». В. С. Карпов резко критиковал Протопопова. Известный юрист Н. С. Таганцев воскликнул: «Отечество в опасности!»
Лишь гр. А. А. Бобринский - только что покинувший пост министра земледелия - нашел решимость выступить против легенды «о темных силах». «Свобода слова - великое дело, - говорил он, - но когда кафедра служит бронированной площадкой для ложных и бездоказательных обвинений и нападок в расчете на безнаказанность, тогда на обязанности разумных элементов государства громко высказать: довольно, знайте меру, игра эта опасна, вы доиграетесь, и вы, и Россия, до несчастья».
Г. совет большинством 94 против 34 принял резолюцию, в основном повторявшую формулу блока о «безответственных силах» и о «правительстве, опирающемся на доверие страны».
В этих прениях 26 ноября выступил Н. А. Маклаков, мнение которого представляет особый интерес, т. к. по своему мировоззрению он был близок к государю. «С самого начала войны, - сказал Н. А. Маклаков, - началась хорошо замаскированная святыми словами, тонкая, искусная работа… русскому народу стали прививать и внушать, что для войны и победы нужно то, что в действительности должно было вести нас к разложению и распаду… Это была ложь, господа, для большинства бессознательная, а для меньшинства, стремившегося захватить руководство политической жизнью страны, ложь сознательная и едва ли не преступная… Все это делалось для войны, для победы, и правительство скромно опускало глаза…» По мере того как организовывалась общественность, росла разруха русской жизни. На московских съездах «выковывались очертания главного штаба русской воинствующей общественности…» Из центра рассылались приказы, с мест получались ответы, и создавалось впечатление единодушия. Идет борьба за власть, за народоправство. Общество, «не переставая говорить о войне, о значении ее постоянно забывает; оно делает все для войны, но для войны с порядком; оно делает все для победы - но для победы над властью».
Н. А. Маклаков критиковал политику уступок: «Власть изо дня в день принижалась, поносилась, развенчивалась, срамилась, и она ушла… Мы погасили свет и жалуемся, что стало темно… Мы почитаем, что уступка отдельных фортов - очень плохое средство для спасения самой крепости». Н. А. Маклаков решительно опроверг слухи о том, будто правые желают мира: «Это ложь. Мировое положение великой России для нас, правых, превыше всего… Оно дает ей право жить своей собственной, самобытной русской жизнью.
Отечество в опасности. Это правда, но опасность испарится, как дым, исчезнет, как наваждение, если власть, законная власть, будет пользоваться своими правами убежденно и последовательно, и если мы все, каждый на своем месте, вспомним наш долг перед Царем и Родиной… С этой верой мы будем бороться и с этой верой мы умрем» . 256
256
Н. А. Маклаков - расстрелянный большевиками летом 1918г.
– был одним из немногих, имевших мужество заявить в Следственной комиссии вскоре после революции: «Простите, я не знаю, в чем, собственно, я шел в своих взглядах против народа. Я понимал, что ему может быть хорошо при том строе, который был, если строй этот будет правильно функционировать… Я думал, что до последнего времени Россия не падала, что она шла вперед и росла под тем самым строем, который до последнего времени существовал и который теперь изменен. Я никогда не мог сказать, что этот строй был могилой для России, для ее будущего…» («Падение царского режима», т. III. С. 97.)
Государь прибыл 25 ноября в столицу и вместе с государыней присутствовал на Георгиевском празднике. Он оставался в Царском Селе дней десять. За это время к кампании блока присоединился и дворянский съезд. Уже за год перед тем выборы в Г. совет показали, что дворянство отходит от настроений, воспреобладавших под впечатлением революции 1905 г., и возвращается к более давним умеренно либеральным традициям. На съезде, собравшемся в конце ноября 1916 г., было выражено неодобрение председателю Совета А. П. Струкову, который в августе 1915 г. высказался против ответственного министерства. Была принята - 30 ноября - резолюция, повторяющая думскую формулу о «темных силах» и «министерстве, пользующемся доверием страны» (с оговоркой «ответственное только перед Государем»). 25 делегатов (около пятой части съезда) отказались присоединиться к резолюции и послали государю отдельную верноподданническую телеграмму.
Из Г. думы, из Г. совета, с дворянского съезда то же настроение распространялось на светские и придворные круги, вплоть до членов императорской фамилии. Всюду говорили «о темных силах» и о «министерстве доверия».
Государь, «полный скорби, оставался непоколебим». Он убедился за полтора года, что уступки только порождают новые требования, и отдавал теперь себе ясный отчет в истинных целях сознательных вдохновителей этой кампании. Он мог увольнять министров, вызывавших резкие нападки (Маклаков, Сухомлинов, Саблер, Щегловитов летом 1915 г.; Горемыкин в январе 1916 г.; Штюрмер и гр. А. А. Бобринский - в ноябре 1916 г.); он мог созывать Г.думу (как в первой половине 1916 г.) на продолжительные сессии, хотя бы она только сохраняла «видимость работы ради свободной трибуны»; он согласился, вопреки внутреннему убеждению, на предание суду Сухомлинова; он не раз назначал министров, «приемлемых» для блока: либо они становились орудием дальнейших требований, либо их «предавали анафеме», как Протопопова. При назначении министров государь вообще стремился по мере возможности избегать нареканий и охотно выбирал «нейтральные» имена: так, в начале декабря были назначены: на место гр. Бобринского - А. А. Риттих; министром иностранных дел - Н. Н. Покровский, государственный контролер, которого на этом посту заменил С.Г.Феодосьев; все эти три имени ни у кого не вызывали протеста. Но государь в то же время считал, что предел уступок достигнут.
А. Ф. Трепов настаивал на увольнении Протопопова, но государь не желал идти на это, во всяком случае, до перерыва думской сессии, чтобы «блок» не принял уход Протопопова за новую свою победу и тотчас же не направил свои удары против следующей «жертвы». Таковой явно уже намечался сам Трепов. 257
Военный действия замирали и на западном, и на восточном фронте. Только в Румынии шли большие бои. Под ударами с трех сторон рушился румынский фронт. 22 ноября был взят Бухарест, и к концу месяца более половины Румынии уже находилось в руках противника.
257
П. Н. Милюков уже в заседании Г. думы 16.XII. 1916г., исходя из предположения, что Протопопов, вероятно, уйдет, цитировал слова Трепова и говорил: «С нами эти люди не умеют говорить, у нас нет общего языка… Они остаются вне России со своей феноменальной самоуверенностью и феноменальным неведеньем… На месте председателя Совета министров сидит тот самый Трепов, который вместе с Штюрмером провалил польский проект Сазонова».
Для русской армии создался новый румынский фронт (его командующим был назначен ген. В. В. Сахаров). Переброска войск в Румынию сильно задерживалась недостатком путей сообщения: сказывалось, что до 1914 г. Румынию причисляли к вражеской коалиции, а также ее долгие колебания, не позволявшие раньше наладить сотрудничество.
Но отдельные военные эпизоды уже мало волновали русские массы. Война ощущалась, как гнетущая, тупая боль. «Былые мечты поблекли, былые страхи рассеялись. В Константинополь или Берлин никто в ближайшее время не собирается, и в Петроград или в Москву никто врага не ждет», - писали (в конце ноября 1916 г.) народнические «Русские Записки».